так, как прежде, – а потом исчез. Как бы там ни было, но я не могу не доверять своим чувствам. Стоит ли говорить, какое сильное впечатление оказало на меня происшедшее, как суматошно на протяжении многих и многих месяцев начинало биться сердце, едва я вспоминал о том, что тогда произошло. Я, почти не верящий в привидения и призраки, вынужден был сдаться, – месяц за месяцем, снова и снова я приходил на то же место, где произошла встреча, – всегда в один и тот же час, в мельчайших подробностях повторяя то, что мог припомнить, но ничего не происходило. И хотя каждый раз я возвращался ни с чем, моя убежденность в том, что мертвые действительно мертвы, постепенно таяла.
Однажды – минуло, по крайней мере, несколько недель с той поры, как я забросил попытки повстречать призрак еще раз – я просто шел по улице, гулял без всякой цели. И вот я очутился там, где проходил множество раз – место это было мне хорошо знакомо. Вдруг легкое дуновение ветерка донесло до меня запах – он был очень знаком, особенный такой аромат, который я никогда ни с каким другим не спутаю. Я не знаю, как называется это растение, и, даже если мне его покажут, не признаю его по внешнему виду, но запах – никогда не забуду. Потому что оно росло в саду у Тома Худа, в его удивительном саду, в пригороде Лондона.
И сразу затем столкнулся… с моим призраком. Он материализовался, как я установил потом, в виде одного местного жителя. Господин этот был высок, кареглаз, дороден и большенос. Но нос его был приставлен к лицу, которое мне совершенно ничего не говорило. Я столкнулся с ним, идя по улице. Он не поздоровался, я – тоже. Но, скорее, от неожиданности. Пройдя шагов двадцать или тридцать, я остановился и оглянулся: призрак исчез – просто растворился. Укрыться ему было негде.
По крайней мере, я тогда так думал. Но потом тщательное исследование показало, что он свернул в незамеченный мной переулок. Как раз тогда, когда я пребывал в замешательстве.
Данное объяснение я привожу не потому, что оно полностью меня удовлетворяет, а потому, что на меня мог так подействовать знакомый запах – потому я и принял этого бедолагу за моего призрака. Чтобы воображение смогло отыскать следы сходства – а такое случается! – нужен толчок. Вот запах и стал им. Ассоциация возникла незаметно, я не осознавал ее, все сделал мой мозг, превратив совершенно непохожего на моего друга человека в моего призрака.
Разумеется, мне хочется верить в то, что Том Худ на самом деле сдержал свое обещание и пришел ко мне из другого мира. Но, в то же время, хотелось бы жить в согласии с самим собой и иметь твердую уверенность в том, что более такое не повторится.
Перевод с английского: Андрей Танасейчук
Анатолий БЕЛИЛОВСКИЙ
СОБАЧОНКА ООРИ
Молодой боец вскочил, вытянулся по стойке «смирно».
– Вольно, товарищ ефрейтор, – сказала офицер. – Садитесь, пожалуйста.
Белый халат на ее плечах скрывал погоны, оставлял на виду только кадуцеи в петлицах.
Солдат колебался. Офицер прислонилась к стене, халат упал с одного плеча, открывая погон с тремя звездочками и двумя просветами. У солдата округлились глаза.
– Прошу прощения, товарищ полковник, – сказал он и начал садиться, медленно и неуверенно, словно само тело сопротивлялось мысли сидеть при стоящем офицере.
– Сядьте, – сказала офицер тверже, тоном приказа.
– Спасибо, товарищ полковник, – сказал солдат; увидел, как нахмурилась офицер, и добавил: – В смысле, доктор.
Офицер улыбнулась и кивнула. Прядь седеющих волос выбилась из узла на ее затылке и упала на лицо. Она убрала волосы за ухо нетерпеливым жестом.
– Продолжайте.
Солдат снова заколебался.
– Это тоже приказ. Распоряжение врача. – Она показала на кадуцей в петлице.
– Спасибо, доктор, – повторил он. – Я только навестить пришел, я не пациент.
– Она пациент, – врач кивнула на койку.
Солдат посмотрел на распростертую на койке умирающую женщину, склонился к ней, взял ее руку и зашептал ей на языке, которого врач не понимала.
Холод.
Лежа на берегу в луже крови и тающего снега, она вслушивалась в канонаду, рев моторов, лязганье траков, что угодно, что указало бы: она не одна. Рук она уже не чувствовала, хотя видела правую на спусковом крючке своего «токарева-40», указательный палец примерз к металлу. Боли там, где снарядный осколок вошел ей в живот, она уже не ощущала, только холод. И холодное утешение при виде тел, разбросанных по льду у другого берега, одиннадцать черных точек на беспощадном белом снегу, на одиннадцать ваффен СС меньше, одиннадцать и еще двести три, записанных в книжке снайпера, всего на двести четырнадцать меньше тех, кто может угрожать…
Перед ней на миг возникло в ночи лицо Селима, а затем снова все накрыла тьма.
Она прислушалась.
Лаяла собачонка Оори.
– Помоги… – из пересохшего горла сквозь потрескавшиеся губы последней капелькой оставшейся силы упало слово.
Лай стих, но тишина не вернулась. Послышался звук вроде шелеста листьев на ветру.
Нет, постойте, сейчас зима, белый камуфляжный маскхалат для снега. Ни травы, где можно спрятаться, ни листьев, шепчущих ветру.
Шепот.
– Она жива?
– Не знаю.
Женщина шепчет по-русски.
Еще один голос – тоже женщина, или богиня.
– Пожалуйста, – еще одна капелька силы ушла, но сейчас она видела Селима с его широкой кривоватой улыбкой. Попыталась коснуться, не дотянулась. Неужели это Огушин, собирательница душ, или девятихвостый лис Кумихо? Она больше не могла различить реальность и бред. Оставались силы только на то, чтоб надеяться:
– Прошу, собачонка Оори, соединяющая влюбленных в разлуке…
Тьма сгустилась
– Прошу, небесная дева Онэули, покровительница сирот, прошу, Сестра Солнце и Братец Месяц…
– Прошу, хотя бы на миг…
– Дайте мне увидеться с родными…
– Вы были… близки? – спросила врач.
Солдат открыл рот, снова закрыл. Его глаза смотрели вдаль, сосредоточенные на чем-то невидимом.
– Извините, – сказала врач. – Глупый вопрос.
Солдат кивнул. Врач поняла его как «Да, мы были близки», а не как «Да, глупый вопрос».
Дыхание женщины стало затрудненным: серия резких вдохов-выдохов, затем более медленных и снова резких.
– Теперь недолго, – сказала врач. – Простите.
Солдат достал из кармана своей формы затрепанную записную книжку. Врач склонилась, чтобы посмотреть на нее.
–
