Ее дневник?
– Ее снайперская книжка.
– А, вижу…
Фамилия капитана Кривый, он украинец.
– Возраст?
– Девятнадцать, – ответила она. Совесть кольнула: вранье.
– Национальность?
– Узбечка, – снова укол, слабее.
– Почему хочешь на фронт?
Она не ожидала этого вопроса. Такой вопрос не задали бы мужчине. Или русскому.
Она пробежалась мысленно по списку правдоподобных вариантов лжи, и остановилась на частичной правде:
– Я хочу быть снайпером.
Капитан поднял взгляд от своих заметок. Льдисто-голубые глаза вперились ей в лицо.
– Снайпером? – сказал он. – А что ты разглядишь своими… – он прищурился, передразнивая ее черты.
Она посмотрела в спекшуюся пустыню за окном. В отдалении ехал в их сторону грузовик, поднимая облако пыли позади. Она показала в том направлении.
– Номер машины 43-11. – И вновь посмотрела на капитана.
Капитан встал, подошел к окну. Посмотрел на приближающийся грузовик, сощурился, на сей раз чтобы сосредоточить взгляд, высунулся из окна.
– Я вижу 11, – медленно сказал он. И после паузы: – Да. 43-11.
Он вернулся за стол, зачеркнул строчку в своем блокноте и написал другую.
– Годишься, – сказал он, а потом крикнул: – Следующий!
Рука женщины напряглась, слегка дрогнула. Солдат вложил снайперскую книжку в ее ладонь. Еще одно дрожание.
Врач прислонилась к дверному косяку. Дерево скрипнуло. Солдат поднял голову.
– Целый час ее выносили с берега, – сказал солдат. – Две сестры из медсанбата. В темноте. Под вражеским огнем. – Он покачал головой. – А потом еще тащили ее в дивизионный госпиталь, три километра.
Он коснулся своей груди, две медали звякнули.
– Что я ни сделай, мне с ними не сравняться.
Рука доктора шарила в кармане кителя. Пальцам нужно было что-нибудь – сигарета, скальпель; она теребила шов в кармане, скручивая волоконца ткани в шарик. Резать и шить легко. Слушать трудно.
Она посмотрела на книжку.
– Я запомню ее имя. Героев нельзя забывать.
Солдат поднял голову, посмотрел врачу в глаза. Она увидела в его взгляде сомнение, которое кристаллизовалось в решение.
–Это не ее настоящее имя, – медленно сказал он и вновь посмотрел на умирающую.
Врач посмотрела тоже. Сравнила черты умирающей и солдата, натренированный взгляд отметил различия.
Она потянулась за снайперской книжкой, с уважением перевернула страницы. Места: Сталинград, Курск, Смоленск. Даты: последняя – декабрь, 1943. Звания: шарфюрер СС, фельдфебель, гауптман. И на последней странице – набросок собачки и надпись не кириллицей и не арабской вязью. Она посмотрела в потолок, потом резко повернулась к солдату.
– Кореянка?
Солдат кивнул.
– Выдавала себя… – Пауза. – За казашку?
– Узбечку, – тихо сказал солдат.
– Тридцать седьмой? – спросила врач. Понизить голос в тон солдату вышло само собой, подавить желание оглянуться, нет ли кого за спиной – с трудом.
Солдат глянул вверх.
– Мало кто об этом помнит.
Врач не ответила.
– Мой дед баранью самсу продавал на станции, – сказал солдат. – И как-то поезд со ссыльными проезжал. Они уже месяц как из Владивостока следовали.
Пальцы врача шарили в кармане. Она прикусила губу.
– Остановились, чтобы мертвых в пустыне похоронить. Ее мать была среди них. Ей было тринадцать, круглая сирота… Дед привел ее в наш кишлак. Приняли в семью.
Селим вышел из военкомата, счастливо скалясь.
– Получилось! – крикнул он. – В школу снайперов попал. Тебе спасибо.
Она вдохнула.
– Ты им сказал?..
Он мотнул головой.
– Что ты. Не такой же я дурак. Как бы я сказал: «Да, товарищ капитан, одна мелкая девчонка научила меня охотиться»? Они бы тут же врача позвали, мою голову смотреть.
– Я не мелкая, Селим, – твердо сказала она. – Мне весной восемнадцать, и я тоже пойду добровольцем. Я попрошусь к тебе в часть, и мы снова будем вместе.
Его лицо помрачилось.
– Они не возьмут тебя. Извини.
– О чем ты? – она уперла руки в бока. – Они берут девушек!
– Они не берут корейцев, – прошептал он. – У них есть список неблагонадежных, которым можно только в обслугу: крымские татары, немцы, чеченцы.
Он посмотрел вниз, раздавил комок грязи сапогом, снова посмотрел на нее.
– Корейцы тоже. Прости.
Она не ответила, только глаза блеснули – совсем как ствол дедушкиной «мосинки». Совсем как тогда, на годовщину ее принятия в семью, когда, возвращаясь в кишлак с газелью и двумя зайцами на арбе, которую тянул ослик, она сказала на слишком чистом каракалпакском:
– Я вырасту, Селим, и тогда мы поженимся.
Врач привыкла к тишине, солдат – нет.
– Хотите верьте, хотите нет, но стрелять меня научила она.
Врач ничего не сказала. Снова перелистала уважительно снайперскую книжку.
– Да что это я, конечно, вы верите, полковник… Большинство людей…
– Большинство людей не командует военным госпиталем, – сказала врач. – Большинство не видело, из чего сделаны солдаты.
– Ну да. Вы же хирург.
– И это тоже, – шепнула она.
Прибывал поезд. Дым из его трубы редел, пыхтенье двигателя замедлялось.
– В этом смысла никакого, – сказал дядя Цой. – Во-первых, сейчас нет войны; японцев побили на Халхин-Голе, они не вернутся. Во-вторых, даже если бы вернулись, с чего бы мы им помогали? Мы сбежали от них из Кореи. А в-третьих, зачем переселять всех? Можно просто арестовать кулаков, таких, как Пак. – Он вздохнул. – Нет, это какая-то ошибка. Кто-то неправильно понял товарища Сталина, и когда все выяснится, поезд направят обратно. Надеюсь, не слишком поздно для сбора яблок.
Он посмотрел вверх и заметил, что племянница на него не смотрит. Она смотрела на приближающийся поезд.
– Это невежливо, – сказал дядя Цой. – Надо слушать, когда старшие говорят.
Она рассеянно кивнула.
– Ты что, поездов никогда не видела? – дядя Цой проследил ее взгляд.
Его лицо потемнело.
– Это не пассажирский поезд, – прошептал он. – Нас повезут в вагонах для скота. За десять тысяч километров.
Они ждали поезда в молчании.
Подошел человек, по виду – русский.
– Гражданин Цой? – выкрикнул он. – Который тута гражданин Цой?
Дядя Цой выпрямился.
– Видишь, – сказал он. – Кто-то понял, что это ошибка.
Он повернулся к русскому и поднял руку.
– Я Цой, – сказал он громко.
– Пройдемте со мной, – сказал русский вежливо.
Дядя повернулся к ней.
– Иди найди свою мать.
– Только вы, –
