Дома, сидя за кухонным столом, он посмотрел на жену. Полная женщина в цветном халатике с простым именем Антонина поставила перед ним тарелку с голубцами и улыбнулась.
«Хотя, нет, какая же она полная, — подумал Иван Викторович, — надо сказать честно. Она просто толстая. Жирная корова».
Вилентьев улыбнулся в ответ и стал кушать. Готовила жена замечательно. Вкусно и сытно. Скорее всего, благодаря этому брюки он сейчас носит на подтяжках. И если надо пробежаться, то уже через пару минут он начинает задыхаться.
«Да, пожалуй, надо начать бегать по утрам», — подумал Вилентьев, отправляя кусок голубца в рот.
— Как прошел день? — спросила Тоня.
— Как обычно.
— Сегодня в новостях по телевизору показывали, как автобус по проспекту ехал. Ужас! — округлила глаза Тоня. — Здоровый такой автобус и через перекресток на красный сигнал светофора. Слава Богу, никто не погиб. Куча разбитых машин и несколько человек с травмами.
— Я тоже видел, — кивнул Вилентьев, — у водителя тормоза отказали.
Жена стала рассказывать что-то о соседке, которая как раз стояла на перекрестке и всё видела своими глазами, но Иван Викторович уже не слушал её. Внезапно он подумал о том, что уже давно им с женой не о чем говорить. Каждый вечер одно и то же — она его вкусно кормит, рассказывает о том, что увидела по телевизору или о чем говорила с соседками, а он как бы слушает и кивает головой. Интересно, когда всё это началось? У Тони высшее гуманитарное образование, она работала преподавателем в университете до тридцати лет, а потом, когда он получил должность в Следственном Управлении с приличной зарплатой, то они решили, что Тоня бросит эту нервную и низкооплачиваемую работу. Собственно говоря, ему нравилось приходить домой и вкусно кушать. И первые годы чаще всего именно он рассказывал Тоне о своей работе.
И когда у них в последний раз был секс?
Иван Викторович с трудом проглотил пережеванную пищу и замер. Вопрос, на который он сам себе так сразу ответить и не может. Он же еще сравнительно молодой, а приходит домой, ест, читает газету, смотрит телевизор и ложиться спать. Мысли о сексе с женой практически не возникают. Особенно, когда он видит, как она переодевается. Крупные жировые складки на животе и большая попа (называй уж так, как есть — огромная жирная жопа).
— Ваня, давай еще положу голубец, — услышав голос жены, он посмотрел на сальное пористое лицо и помотал головой.
— Спасибо, родная, я уже наелся. Как всегда, всё очень вкусно.
Вилентьев встал и вышел из кухни.
Его жизнь уже давно стала другой, а он только сейчас стал понимать, какая бездна разверзлась между его прошлым и настоящим. И, сидя на диване с газетой в руках, он неожиданно для себя вспомнил.
Последний раз секс у них с Тоней был весной две тысячи шестого года. До Парашистая. Тогда он еще рассказывал жене о своей работе и каждый вечер с удовольствием возвращался домой.
Иван Викторович смотрел на газетные строчки и не видел их, он читал и не понимал о чем. Как-то отстраненно он подумал о том, что именно доктор Ахтин разделил его жизнь на до и после. Всего два с половиной года, а он с трудом может вспомнить о своей любви к Тоне. Даже хуже — он не помнил, как его стройная красивая жена превратилась в толстую непривлекательную корову.
Всего два с половиной года, а словно прошла целая жизнь.
Сегодня тепло. Начавшееся бабье лето обжигает глаза солнцем и обволакивает сознание разноцветьем природы. Зеленый цвет жизни уступает место ярким краскам медленного умирания. Жухлые листья покрывают асфальт тротуара. Осень прошлого года я пропустил, поэтому с удовольствием смотрю на то, как теплый ветер срывает желтый лист и несет его вдаль.
Я иду на вызов. В правой руке у меня портфель. Наверное, надо торопиться к больному человеку, но я шагаю неспеша. Суета и спешка — это не для меня, быстрый ритм современного города — это выдумка теней, которые плечом к плечу с остальным стадом торопятся к пропасти. Впрочем, идти не далеко, и даже неторопливым шагом, я подхожу к нужному дому через пятнадцать минут.
Обычная хрущевка. Четвертый подъезд, пятый этаж, квартира семьдесят семь. Позвонив в дверь, я слышу голос:
— Кто там?
— Доктор из поликлиники.
Я понимаю, что на меня смотрят в глазок, и улыбаюсь. Затем говорю:
— Доктор Ахтин. Вы вызывали меня.
Дверь открывается. На пороге пожилая женщина смотрит на меня с подозрением и спрашивает:
— А имя, отчество как?
— Михаил Борисович. Пожалуйста, вот мой паспорт.
Заглянув в открытый документ, она наконец-то улыбается и говорит:
— Входите, доктор. Меня зовут Ангелина Федоровна, пожалуйста, проходите сюда.
Женщина показывает, где можно помыть руки, и затем ведет в дальнюю комнату. Я спокойно смотрю по сторонам — жилище одинокой женщины с ребенком, скромный быт двух людей, пытающихся выжить в равнодушном и жестоком мире.
— Риточка, к тебе доктор пришел, — говорит женщина, когда мы входим в комнату.
Я примерно знаю, что должен увидеть. Девочка-инвалид с высокой температурой. Примерно так и оказывается, за исключением того, что девочке семнадцать лет и выглядит она, как взрослая девушка с несколько необычной внешностью. Она лежит в кровати, прикрытая до плеч одеялом. Луноликое лицо, щеки с ярким румянцем и большие очки в толстой оправе, скрывающие незначительное косоглазие, сильно портят её внешность, но если заглянуть в глаза и поймать взгляд, то практически сразу забываешь карикатурность образа.
Сев на стул рядом с кроватью и сжав запястье пальцами, я спокойно смотрю на девушку и считаю пульс. Она так же смотрит на меня. И в какой-то момент я понимаю, что сегодня для меня судьбоносный день.
— Здравствуйте, доктор, — говорит она тихим голосом.
И я только через минуту отвечаю на приветствие. За это время я успеваю сосчитать число ударов сердца, и передо мной проносится короткая и насыщенная яркими эмоциями жизнь Маргариты Сальниковой.
— Что вас беспокоит? — говорю я, продолжая играть свою роль. Я всё еще доктор, хотя уже понимаю, что именно эта девушка вылечит меня.
— У неё температура поднимается до сорока градусов, — отвечает мать девушки, — особенно к вечеру. Я сбиваю её аспирином, и ей становится лучше, но потом температура возвращается. Вот, пожалуйста, градусник, полчаса назад измеряла — было тридцать девять и один.
Я, словно не слышу мать, снова спрашиваю:
— Что вас беспокоит?
— Голова, — говорит Рита, — она меня не слушается. Иногда болит, но чаще всего голова мне не подчиняется.
