Сначала вспомнить, а потом отсортировать.
Мысленно нарисовать всех тех, кого я встретил на своем пути, чтобы эти изображения не растворились в мутном потоке времени.
Разложить пасьянс из портретов, чтобы в памяти сложилась стройная последовательность событий.
И когда последняя картинка встает на своё место, я улыбаюсь. И теперь улыбка не возвращает боль.
Я слышу шаги. Один из моих портретов возникает передо мной, и, приподняв голову, прикладывает к губам чашку. Теплая остро пахнущая жидкость течет живительной влагой по моему горлу. Я инстинктивно глотаю, и, поперхнувшись, кашляю.
— Ничего страшного. Потихоньку, помаленьку.
Женский голос успокаивает. Я снова глотаю жидкость и постепенно начинаю чувствовать своё тело.
Пищевод, по которому бежит настойка из трав.
Грудная клетка, внутри которой легкие наполняются воздухом.
Руки, лежащие вдоль тела.
Она убирает чашку от моих губ и говорит:
— Ну, вот мы и пошли на поправку.
Добрые глаза и спокойная улыбка. Она опускает мою голову и уходит.
Глаза с непреодолимой силой закрываются. Я всего лишь на мгновение перестаю сопротивляться, и когда снова открываю их, то вижу у костра двоих.
Почувствовав мой взгляд, один из них поворачивает голову, и я узнаю его — Виктор.
— Ну, как чувствуешь себя?
— Хорошо.
— Я рад. Тебе надо выздоравливать, чтобы мы могли уйти отсюда. Анна знает тропу в деревню, от которой есть дорога к автотрассе.
Виктору очень хочет вернуться к людям, но он здесь. И это о многом говорит. Он действительно обрадован тем, что я разговариваю с ним. Он смотрит мне в лицо и говорит:
— Уже почти два месяца прошло. Зима заканчивается, а ты все это время был без сознания. Если бы ты не пришел в себя, то мне бы пришлось отправить Анну за помощью.
Он понимает, как рискованно открывать тайны этой пещеры людям, но моя жизнь для него важна.
Я удивлен. Глядя в его глаза, я нахожу там благодарность. Он уверен, что массовое убийство прихожан секты отца Федора не является преступлением. Он знает, что я защищал свою и его жизнь. Это его нож вонзился в спину Проповедника, когда тот занес надо мной острый посох, чтобы пронзить моё тело.
— Ты ведь помнишь Анну? — Виктор показывает мне на женщину. — Она приходила к тебе за медицинской помощью?
— Помню. Дай мне пить.
— Молодец, — жизнерадостно улыбается Виктор, — ну, теперь, думаю, ты быстро поправишься.
Я жадно пью настой на травах. Тяжело дышу после этого, словно затащил тяжкий груз в гору. Откинувшись назад, я начинаю исследовать правой рукой своё тело. Сделать это не просто, — я лежу со всех сторон обложенный одеждой. Фуфайки, свитера, телогрейки и стеганые шубы. Одежда, снятая с убитых мною теней. Они дают тепло, но и мешают мне найти части своего тела. Кроме того, на мне не моя одежда, — широкая теплая рубашка, похожая на толстовку.
Сначала левую руку. Сломанные кости предплечья почти срослись, — моя рука фиксирована к ровной доске, и именно это обеспечило заживление. Там, где пуля прошла навылет через грудь, тоже всё в порядке. Порезы и раны на коже затянулись. Ножевое ранение в левом боку, — я прижимаю ладонь к этому месту. Мне повезло, лезвие ножа прошло в паре миллиметров от почки. Всего лишь небольшое воспаление в паранефральной клетчатке, как остаточные последствия ранения.
Левое бедро. Я не могу дотянуться правой рукой до раны, но вполне достаточно того, что я чувствую. Здесь хуже всего. Рана нагноилась. В этом нет ничего удивительного, — скорее всего, вилы никто не простерилизовал перед тем, как использовать его в качестве оружия.
Анна использует травы, чтобы вытянуть гной из раны, но процесс идет очень медленно, потому что нет хорошего оттока и нет антибиотиков. Она просто не знает, что надо сделать, чтобы процесс выздоровления начался.
— Виктор.
— Да, — он поворачивается на мой зов.
— Рану на ноге надо вскрыть.
Он непонимающе смотрит на меня, и я повторяю:
— На моем бедре рана. Там гной. Надо её разрезать, выпустить гной и прикладывать солевые повязки, чтобы очистить рану.
Виктор зовет Анну и говорит ей то, что я сказал ему. Я вижу, что у женщины мои слова вызывают ужас. Она боится.
Я надеюсь на Виктора, потому что знаю — в его жизни было столько всего, что он не испугается ни крови, ни гноя, ни ощущения того, как нож разрезает живую плоть.
Он снимает с раны пропитанные кровью и гноем тряпки, и я показываю ему:
— Вон там, по нижней боковой поверхности надо разрезать кожу, засунуть в рану пальцы и развести их в стороны. Когда пойдет гной, надо будет давить другой рукой сверху, чтобы как можно больше оттекло гноя. Сможешь?
Он неуверенно кивает:
— Думаю, что да.
— Хорошо. Нам нужен острый нож, чистая вода и соль.
Анна говорит, что сейчас всё принесет, и исчезает.
— Ты уверен, что это нужно делать?
— Да.
Я смотрю на Виктора и улыбаюсь. В этом человека есть всё — смелость и решительность, робость и страх, уверенность и опасения неудачи, нетерпеливое желание идти искать своего ребенка и чувство ответственности за другого человека, любовь и ненависть, умение различить добро и зло, и понимание, что первое без второго невозможно.
Он выглядит обычным человеком, но внутри живет низринутый с небес Ангел.
Я рад, что встретил его на своем пути.
4.
Мария Давидовна остановилась у скамейки и, задумчиво посмотрела. На улице холодно, хотя солнце светит по-весеннему. Ночью выпал снег, а днем он растаял. Скамейка высохла. Она устала, и деревянная поверхность скамьи выглядела очень заманчиво.
В последнее время она с трудом передвигалась, — тяжело было не только ходить, но и просто стоять на месте. Со стороны её походка выглядела неуклюже и немного смешно, но она относилась к этому философски, — в конце беременности при сроке тридцать пять недель, в этом нет ничего необычного. Как врач, она знала, что хрящевая ткань между костями таза размягчается, чтобы в родах пропустить рождающегося ребенка, и эти анатомические изменения приводят к неуклюжести в движениях. Кроме того, за последние восемь месяцев её вес увеличился на тринадцать килограмм, и эта лишняя тяжесть давила на позвоночник, тазовые кости и суставы ног.
Мария Давидовна сидела на скамье во дворе своего дома. Прогулка до магазина и обратно, — в последний месяц единственный маршрут, по которому она ходила два раза в неделю. В остальное время она сидела дома, читала книги, смотрела телевизор и думала. Депрессивное состояние месячной давности ушло, оставив после себя легкую грусть и равнодушие к происходящему во внешнем мире. Теперь, если она смотрела телевизор, то предпочитала документальные фильмы про путешествия и о животных. Новостные программы она игнорировала, сказав себе однажды, что если предсказанное Ахтиным произойдет, то неважно, насколько быстро она об этом узнает.
