– А они взяли, и уволились! – недовольно бурчал дед.
– А что ещё можно сделать, папа?
– Надо было в профком обратиться, в партком…
– Костя, да нет уже ни парткомов, ни профкомов, – хотела объяснить мужу жена. Да разве такое объяснишь?
Дед опять начал нервничать, и опять жена прибегла к известному лекарству. Она всунула ему в руки газету, на этот раз свежую. Пожилой человек сразу успокоился и углубился в чтение. Однако ошибка жены тут же дала о себе знать. Стиль современного газетного языка был совершенно непонятен старшему поколению.
– Господи, что они пишут? – начал волноваться дед. – Что такое саммит?
– Это значит – встреча, – объяснил Владимир Петрович.
– Так бы и писали – встреча. Почему пишут саммит?
– Так в Европе принято.
– А в Европе по-русски не говорят, случайно?
– Нет, папа. В Европе по-русски не говорят, – присоединилась к разговору дочь.
– Почему же мы должны говорить, как европейцы?
Владимир Петрович на это только пожал плечами.
– А вот ещё, – вошел в раж дед. – Электорат.
– Электорат – это народ, который голосует на выборах. Это даже я знаю, – похвасталась жена.
– А я не знаю и знать не хочу, – волновался дед. – Почему я читаю газету и ничего в ней не могу понять? Вот хотя бы: либирулиза… Нет, либораби…
Владимир Петрович взял из рук тестя газету и прочёл:
– Либерализация цен.
– Да, вот что это такое? Не то что понять, выговорить невозможно.
– Раньше все цены утверждались государством, а теперь само предприятие продаёт свою продукцию по тем ценам, по каким считает нужным.
– Это что же, если оно захочет продавать хлеб не за четырнадцать копеек, а за сто рублей, государство не будет вмешиваться?
Владимир Николаевич опять пожал плечами. У тестя слегка затряслись руки и он побледнел. Его глаза пробежались по строчкам и он снова с испугом посмотрел на зятя.
– А гиперинфляция что такое?
– Это как раз то, что ты говорил про хлеб.
Газета выпала из рук старого человека. Он, как ребёнок, ищущий защиты у своих родителей, посмотрел на детей и дрожащим голосом спросил:
– А что теперь будет с нашей квартирой? Мы же всё продали!
Тело неожиданно дёрнулось и медленно начало заваливаться на сторону. Владимир Петрович с женой подхватили отца и уложили на старый диван. Через три часа он уже лежал на носилках. Владимир Петрович и санитар подняли носилки и приготовились выносить их.
– Ногами вперёд положено, – сказал санитар.
Тёща тоже долго не задержалась на этом свете и, как положено верной жене, ушла за мужем тем же маршрутом.
Однако с уходом родителей беды в семье бывшего начальника ОТК не закончились. Придя как-то домой, он сел, как обычно, ужинать и узнал, что жена уволена по сокращению штатов.
– Тебе хоть выходное пособие выдали? – спросил муж.
– Нет, только начислили. В кассе денег не было.
– Надо с книжки деньги снять, – посоветовал муж. – Надо же на что-то жить?
– А ты хоть знаешь, сколько у нас там денег?
– Конечно. Двенадцать тысяч.
– Да. У нас там двенадцать тысяч. Хватит на целый стаканчик мороженого.
– Да, но они же должны были компенсировать…
– Может быть, и должны были, но не компенсировали, – печально сказала жена.
Впервые Владимир Петрович почувствовал, где у него находится сердце. В голове зашумело, а в груди появилась тяжесть, будто внутренности были сделаны из булыжников. Однако он взял себя в руки, и тяжесть тут же исчезла.
– Ты кушай, кушай, – сказала жена и подвинула к мужу тарелку.
Владимир Петрович съел всё, что было положено, и даже облизал ложку.
– Неужели так вкусно? – удивилась жена.
– А почему должно быть невкусно? Ты готовишь у меня прекрасно.
– Слава богу, что у нас нет детей! – неожиданно сказала Ольга Сергеевна.
– Не понимаю, а при чём тут дети?
Однако этот вопрос так и остался без ответа.
То депрессивное состояние, которое царило в доме Владимира Петровича после того, как жену уволили с работы, можно было сравнить с затишьем перед бурей. Муж понимал это и никогда не заставлял жену отвечать на вопросы, на которые она отвечать не хотела. Он хорошо помнил, от чего умер его тесть, и не хотел повторения. Однако и он был сделан не из стали, а из костей и мяса. Когда в очередной раз он отодвинул от себя тарелку и услышал ставшую уже традиционной фразу: «хорошо, что у нас детей нет», он не выдержал.
– Оля, ну при чём тут дети?
Жена отвернулась и спрятала от мужа лицо.
– Ты эту фразу повторяешь каждый день.
В ответ донеслось хлюпанье. Муж развернул жену лицом к себе и увидел залитые слезами глаза.
– Ты вкусно сегодня поел? – спросила она.
– Оленька, ты у меня готовишь лучше всех! Я это говорил и буду говорить тебе всегда.
Как ни странно, жена после этих слов ещё больше расплакалась.
– Господи, слава богу, что у нас нет детей! – сказала она сквозь слёзы.
– Ну ответь мне, при чём тут дети? Почему ты эту фразу говоришь каждый раз, как только мы с тобой покушаем?
Неожиданно слёзы высохли. Жена серьёзно посмотрела на мужа и сказала:
– Потому что мы уже три месяца питаемся из помойки.
– Что? – не понял Владимир Петрович.
– Мы уже год не платили за квартиру. Телефон у нас отключен. А сегодня приходили проверять счётчик. Я еле уговорила инспектора не отключать электричество.
На лице Владимира Петровича заиграли желваки.
– Сволочи! – вырвалось у него.
– Кто сволочи? – спросила жена.
– Да все эти реформаторы хреновы!
Муж засунул руку в карман и вытащил пачку денег.
– Зарплату за прошлый год стали выдавать.
Супруги несколько раз пересчитывали деньги и несколько раз раскладывали их на несколько кучек.
– Нет, так не пойдёт, – сказала Ольга Сергеевна, снова сгребая деньги в одну кучку. – Всё равно на всё не хватит.
– Давай расплатимся хотя бы с чем-нибудь одним, – предложил муж.
– Тогда надо платить за электроэнергию, а то отключат.
– Решено. Завтра пойду и расплачусь.
– А что будем делать с продуктами? – спросила жена и искоса посмотрела на мужа. – У нас есть нечего.
Муж будто не готов был к этому вопросу, будто это был вовсе не вопрос, а разряд электрического тока, за который предстояло заплатить. Он отвернулся от жены и едва выговорил:
– Придётся питаться, как и прежде.
Тот ужас, с которым столкнулась семья Владимира Петровича, не был случайностью. Так жили почти все жители когда-то великой и сильной страны. Те, кто не мог перенести этой так называемой шоковой терапии, отправлялись на кладбище, а те, кто ещё оставался жить, с завистью смотрели на покойников и, провожая их в последний путь, думали: «Счастливчики, для них всё уже кончилось. А мы и жить не живём, и умирать не умираем».
