— Однажды они все выйдут на свободу, — возражает ему Кэм. — Пусть учатся понимать, что это такое.
Он знает: доктор обо всём докладывает своим боссам. Кэм лишь надеется, что начальство относится к рапортам Петтигрю с долей здорового скепсиса, и что прогресс в его собственном деле реабилитации сплётов докажет правильность подхода Кэма.
Но что если боссам надо того же, что и доктору? Может, им плевать на реабилитацию? Может, они попросту хотят замести сплётов под ковёр, и пусть мир забудет о них?
Нет, он должен верить в другое: если он сможет доказать, что его ребята — полноценные человеческие существа, то начальство поймёт, какая это грубая ошибка — держать их взаперти.
• • •
После пробежки Кэм находит Уну в большой гостиной особняка. Как же много воспоминаний связано с этой комнатой! Вот зеркало, в котором он впервые увидел себя. Крышка этого стола представляет собой компьютерный монитор, на котором Роберта с помощью картинок и мучительных умственных упражнений собирала разрозненные фрагменты его личности в единую сущность.
Сегодня на этой столешнице тоже картинки. Фотографии, которые делала Уна. Девушка пристально всматривается в них.
— Иди-ка сюда, — зовёт она. — Хочу кое-что тебе показать.
Монитор заполнен цифровыми фотографиями сплётов, но Уна движением рук убирает их к краям стола, оставляя в центре только три. Снимки не лучшего качества, зернистые и разбиваются на квадратики, как будто сделаны с дальнего расстояния, а потом увеличены. На всех трёх один и тот же парень.
— Посмотри на него. Ты его знаешь?
Кэму с некоторой неловкостью признаваться, что нет, не знает. Хотя он прикладывает все усилия, чтобы относиться к каждому сплёту как к индивидууму, среди них есть такие, что падают в зазоры его внимания. Вернее, прячутся в этих зазорах. Парень на снимках — один из них. Должно быть, когда Кэм рядом, он старается держаться вне поля его зрения. Конечно, они встречались, но сплёт, видимо, из тех скромников, которые предпочитают не попадаться Кэму на глаза.
— Приглядись повнимательнее, — настаивает Уна и увеличивает центральное фото. У парня одна рука цвета умбры и разные глаза, глядящие, как кажется, в никуда. — При виде меня он сразу же исчезает, так что эти три снимка — всё, что у меня есть. — Уна барабанит ногтями по стеклянной поверхности. — Что-то в этом парне мне очень и очень не нравится…
Кэм тоже видит это. В сплёте есть нечто такое, чего нет у других. Пустота. Смотреть на него — всё равно что заглядывать в пустой мешок.
— Это как если бы у него… — начинает Кэм, но сразу же прогоняет мысль, не дав ей толком оформиться. Вместо этого он произносит: — Хм-м… Похоже, у него проблемы с интеграцией личности.
Уна пронизывает его взором. Кэму очень не нравится, когда она так на него смотрит.
— Нет, за этим скрывается нечто большее, и ты прекрасно это знаешь, — возражает она.
— Я знаю только одно. — Кэм чуть-чуть повышает голос. — Каждому сплёту нужно время и возможность стать тем, кто он есть.
— А если он не станет никем? — спрашивает Уна. — Не всегда набор частей образовывает единое целое.
«Дверь на замок!» — вспыхивает в мозгу Кэма, как в былые дни — тогда если ему в голову приходила особенно опасная мысль, он опускал перед ней стальной занавес. Но сейчас он не позволяет этим словам сорваться с языка. Кэм стискивает челюсти и ждёт, пока приступ не проходит, а затем шёпотом, звучащим почти угрожающе, произносит:
— Осторожно, Уна…
Но его подруга не из тех, кто ступает тихо, даже оказавшись на минном поле.
— А что? — спрашивает она. — Боишься, что если какой-то один из сплётов не имеет души, то её нет ни у кого из вас?
На этот раз Кэм позволяет стальному занавесу упасть.
Китон крутит, крутит, крутит кубик Рубика, но к решению головоломки, похоже, не приближается ни на шаг. У него получается свести один ряд, но когда он пытается сделать следующий, первый ломается. Китон подавляет раздражение и начинает всё сначала.
— Знаешь, есть один фокус, — сообщает ему охранник. — Могу показать.
Он протягивает руку, но Китон прячет кубик.
— Нет. Не надо фокус. Я должен сам.
— Ну и пожалуйста, — бурчит охранник. — Как хочешь.
Китон пытается сосредоточиться на игрушке, но — такая досада! — его отвлекает 00047. Дирк.
Тот строит планы. Китону это известно, не известно только, что за планы. Этот сплёт не только тёмный, он ещё и мутный. Непроницаемый, как кусок обсидиана с острыми иззубренными краями. Одно время он пытался завоевать симпатии других ребят, но никто не желает иметь с ним дела. Стая отвергла его. Все чувствуют, что с Дирком что-то очень не так, хотя никто не может определить, что именно. Теперь он по большей части держится от всех в стороне. Только ест, спит и следит, следит, следит за всеми своими странными глазами, в глубине которых нет ничего живого.
— Плохой он, этот Сорок седьмой, — говорит Китону одна из девушек. Большинство сплётов по-прежнему называют Дирка по номеру. — На одном поле.
— Точно, — отвечает Китон. И хотя он тоже не сделал бы этого самого на одном поле с Дирком, тот вечно лезет к нему с разговорами. Возможно, потому, что Китон не отшивает его так резко, как остальные.
— Ты, я, вррум-вррум! — втолковывает ему Дирк. — Рождённый жить на воле[16], твоя рука — моя рука!
— Да, да, как скажешь.
Но «как скажешь» Дирку недостаточно.
— Ты, я, Освальд, Руби, Бут[17], и дёру. У полиции нет зацепок. — Он лыбится своей пустой улыбкой, похожей на оскал мертвеца, и хватает Китона за плечо, глубоко всаживая ногти. — Бутч и Сандэнс.
Китон рывком высвобождается. Даже спустя долгое время после этого инцидента Китона не оставляет ощущение впившихся в него ледяных пальцев, словно ладонь Дирка так и осталась на его плече.
• • •
Весь день двери общежития сплётов по приказу Камю Компри остаются открытыми. Он не хочет, чтобы его подопечные ощущали себя узниками. Доктор мечет громы и молнии по этому поводу, но он мечет их по любому поводу. Он успокаивается лишь тогда, когда Камю посылает на дежурство нескольких дополнительных охранников.
Колония сплётов надёжно прячется от внешнего мира. Как правило, заграждение состоит двух заборов, разделённых полосой отчуждения шириной в двадцать футов; но так не везде. В одном месте беговая аллея отделена от главного шоссе всего лишь одинарной проволочной изгородью. Именно здесь иногда собираются местные жители, чтобы хоть одним глазком взглянуть на сплётов, о которых они только слышали, но никогда не видели.
