Представляю, что было б, ухни она с такой высоты… всё б загудело до самого центра земли. Хороший звонок для всего местного воинства…
С превеликими предосторожностями стараюсь оттащить, отодвинуть эту падлу от края, тороплюсь… а потому поскальзываюсь на пятне «веретёнки», падаю, всё ещё хватаясь за горячий металл этого остова…
…Проклиная всё на свете, с трудом встаю с тут же начинающего опухать колена…
Мне нужно, очень нужно торопиться! И при этом всё же не наделать особого шума.
Отгибаю дальше в стороны прорванные перила.
…Привязанная к верёвке семидесятикилограммовая железина со свистом уходит в свой первый и последний в жизни полёт, одним мощным рывком сдёргивая со своего ложа эту крышку, ради которой столько страданий и мучений, будь она неладна!
И зависает примерно на высоте полутора метров от пола. Как так и надо.
Верёвка возмущённо взвизгнула…
"Прислушалась" к собственным волокнам…
И тут же перестала обращать внимание на наши с «запчастями» дурки.
Для неё это не вес.
Я, переваливаясь, как перекормленная каперсами и вальдшнепами фрейлина, ковыляю вниз.
Туда, где от крышки вверх, — натянутым нервом, столбом, — «стоит» верёвка.
Забираю свою осточертевшую боевую ношу и тащусь, прихрамывая, к так и болтающемуся на противоположном конце «грузилу». Осторожно придвигаю проваливающийся прямо под руками железный ящик, кроме которого у меня ни хрена больше под руками и нет, и предельно осторожно забираюсь на его ещё пока не перемолотые временем уголки боков. Под моим весом он начинает прогибаться, грозя тем, что я рискую остаться с ним на ноге, как какой-то демон — так же, но с унитазом, в позабытой старой комедии.
А потому я лихорадочно цепляюсь руками за долбаный кусок металла, раскачивающегося на уровне моей груди… и барахтаюсь на нём, истерически стараясь подтянуться.
Я удавлю тебя рейтузами, Вилле!!! За всё, что мне тут приходится выделывать!
Вы пробовали затащить себя на высоту с мешком цемента на плечах?!
С треском чуть не вывернутых суставов и чем-то гадко хрустнувшим в груди я вползаю, словно гусеница, на этот «островок», едва не свалившись вниз в угодливо распахнутую пасть хренова ящика.
Пипец, пипец, пи-иипеццц!!!
Я в полном, непередаваемом изнеможении…
Будь проклят тот день, когда я оставил тебе твою поганую жизнь, Тайфун!
Будь проклят и ты, черножопый козёл, в недобрый час упустивший эту крученую каракатицу из-под своего обезьяньего носа!
Это из-за вас, ублюдков, кровососов, мудаков… вишу я здесь, — сам, как макака, охватив ручонками и ножками агрегат чуть больше прикроватной тумбочки, и стараюсь не сдохнуть, удержать всё выскакивающее да выпрыгивающее на прогулку, сердце.
Это из-за вас, вонючие скунсы, я не сижу у себя дома с чашкой кофе, с сигаретой…
Господи, сколько же я не курил?! Мне кажется, что прошла вечность с тех пор, как я, взахлёб вытянув последнюю сигарету, ввязался в это говно!!!
Кажется, я готов убить даже за сигарету.
Я не знаю, что я с вами сделаю, добравшись до ваших задниц…
…Вот та ещё задача… — раскачавшись, спрыгнуть точно и так, чтобы следующий возврат редуктора не впечатал меня в крышку, как моль — тапком в стенку шкафа.
Это так же трудно сделать в моём состоянии, как если б без шеста взять "шестиметровку"…
И всё-таки я делаю это.
Едва не скочевряжившись со своего «насеста», я успеваю не только разжать вовремя руки, но и соскочить со своего импровизированного седла. «Мудяный» всадник, верхом на изговняном смазкой агрегате…
Весь в саже и копоти. Потный настолько, что из моего обмундирования могут вдосталь напиться кони, если присосутся тщательно…
С выпученными красными глазами, не видевшими сна уже двое суток…
Трясущимися руками и дрожащими, как у страдающего паркинсонизмом, ногами…
И с такого же диагноза головой.
Отчаянно цепляющийся за площадку из стали, стараясь изо всех сил удержаться на ней, не загреметь в горячие «ванны» вокруг.
И затравленно следящий за кульбитами веселящейся на привязи «трихомоны», так и грозящей заехать по кумполу.
Если б меня узрели сейчас непокаянные грешники откуда-нибудь с гор, они с криками разбежались бы по округе. Ибо даже в самых страшных снах не видать им страшнее того, кто явится по их жалкие души. То есть меня, — судорожно вцепившегося в эту тонкую нить, как в собственное Спасение в день Страшного Суда…
…Кажется, в моём теле не осталось ни целой косточки, ни лопнувшего сосуда.
Я чувствую себя так, будто я честно выполнил подряд по обмолоте урожая зерна всей страны на собственном хребте.
И всё-таки передо мною зияет своим «стволом» этот треклятый штрек.
Его тёмное стальное жерло проваливается вниз, в черноту бездонных глубин, где, еле видимая, едва уловимо и угрюмо поблёскивает жирная вода, к которой ведут почти сгнившие скобы…
Твою морось…
И ради этого я так страдаю?!
Эта раззявленная глотка общественного клозета, — мне придётся туда нырять.
А кто мне скажет, как я потом оттуда выберусь, если люк эти поганцы попросту прикроют?
А уж если ещё и приварят…
Я никогда ещё не купался в студне, особенно залитом в лохань такого размера.
Такой температуры и консистенции. И без какого бы то ни был гидрокостюма. Мне довелось понырять много, на всех широтах.
Но чтобы так, — в морозилку, в одних трусах, — это, пожалуй, перебор…
Когда я туда забрался, мне показалось, что на меня дохнуло вечным холодом Арктики.
Еще не коснувшись воды, меня начало телепать так, как если б меня набили сухим льдом по самые гланды.
А что будет там?!
После чёртового жара мне на минуту-другую стало хорошо, а потом озноб приударил так, что я тут же пожалел о собственной смелости.
Вода, находящаяся на такой глубине, вряд ли имеет температуру выше плюс восьми градусов по нашему товарищу Цельсию.
Однако даже если я не помру от разрыва сердца при погружении сразу, то от переохлаждения крякну точно.
Это так же верно, как если б я голышом просто забрался на ночь в льдину и задвинул за собой вырубленный кусок ледяной "двери".
Ещё фактор: мой баул.
Это не надувной круг, с которым на толстом пузе так приятно пробежаться по пляжу. И у меня в нём не варёная кукуруза, пара завонявших ракушек и вечная для всех поколений застиранная московская панама.
Я с ним не чтобы утону. Я там просто жить, мля, буду!
Блин, а скажите, — у вас не бывает купелей потеплее?! Что, с серой? Нет, спасибо, — я, пожалуй, зайду в следующий раз, попозже…, когда вы уже не будете так заняты…
