дождется его возвращения, и завтра утром будет на том же месте. Что-то ему нужно, и, значит…
Почему-то мысли обрывались на середине – наверно, из-за того, что Дидро сам от себя скрывал их окончания, не желая даже мысленно произносить слово «мистика», которое он терпеть не мог с молодых лет. В реальной жизни нет никакой мистики, все объясняется рационально. Все, тем более шарлатанство.
Он подъехал к дому так, чтобы оставить машину не на обычном месте перед подъездом, а напротив, метрах в десяти от входа в кафе «Люсиль», куда он изредка захаживал, чтобы купить на вынос несколько круассанов. Утром этот человек сидел…
Да. Как Дидро и предполагал.
Он направился к столику неторопливо, чтобы Дорнье его увидел, разглядел, понял, что прятаться бесполезно, и принял ленивую позу, будто ждал бывшего дивизионного комиссара и вовсе не удивлен его появлением. Может, действительно ждал и не удивлен?
– Неожиданная встреча, – сказал Дидро, опускаясь на свободный стул. – Черный кофе и шарлотку, – сделал он заказ подошедшему официанту, не отрывая взгляда от визави.
– Как ваше здоровье, комиссар? – осведомился Дорнье. – Нога не беспокоит?
– В моем возрасте, – Дидро внимательно смотрел визави в глаза, и тот не отвел взгляда. Что ж, достойный соперник, – беспокоит не только нога. Глаза вот тоже.
– А что с глазами? – Дорнье нахмурился. – Вы вроде не жаловались…
– Нет. Просто я стал замечать то, на что раньше не обращал внимания.
– Раньше…
– Во время наших разговоров на пляже, – пояснил Дидро.
Дорнье и теперь не отвел взгляда. Похоже, он был готов к вопросам, а значит, и ответы были у него заготовлены. Если так, узнать правду будет вдвойне тяжело, а может, и вовсе не получится. Что тогда? Поговорим о нейтральном и мирно разойдемся? А завтра Дорнье опять будет сидеть в кафе и ждать… чего?
– Я вас искал, – сказал Дорнье, откинувшись на стуле, чтобы не мешать официанту, – потому что был уверен: вернувшись в Париж, вы захотите восстановить в памяти старое дело, о котором мне рассказывали. Вы много лет не возвращались к нему, и вам казалось, что вы о нем забыли, но это не так.
Дидро кивнул.
– Да, я будто вернулся в молодость. Знаете, Дорнье, во мне боролись два желания. Одно – вспомнить себя молодого и самое странное приключение в моей жизни. И другое: не вспоминать о том деле никогда, потому что это был самый большой мой провал.
– И победило…
– Как вы и надеялись. Зачем вы меня искали?
Дорнье поднес с губам чашку и поставил на место, так и не сделав глотка.
– Вы меня заинтриговали. Странная история, и я был уверен, что, вернувшись домой…
– Вы это уже сказали. Но зачем было наблюдать за мной, когда можно было прийти, и я с удовольствием возобновил бы наше знакомство?
Дорнье покачал головой.
– Видимо, – продолжал Дидро, – вас интересую не столько я, сколько некто, к кому я мог бы вас привести, верно?
Дорнье едва заметно кивнул. Это движение можно было принять и за знак согласия, и за знак отрицания. Дидро понял кивок по-своему.
– Кто-то из той тройки?
Дорнье покачал головой. Теперь это точно было отрицание.
– Нет, – сказал он. – Кстати, эти трое… Они все живы?
– Да, насколько я знаю. Кто именно вас интересует?
– Никто. А кто интересует вас?
– Я же сказал, – поморщился Дидро. – Меня интересуете вы.
– Потому что я приехал в Париж, а не вернулся в Цюрих?
– Нет. То есть, я понял, когда вспомнил… Шрам у вас под подбородком. Он не очень заметен, но, когда вы поднимаете голову…
– Я делаю это очень редко, – вздохнул Дорнье. – Шея болит.
– Понимаю. А когда вы не застегиваете воротник рубашки, у вас виден на ключице… да, именно…
– Это, – усмехнулся Дорнье, – я заработал в детстве. Упал с забора, скажем так.
– Но больше всего меня мучило… нет, не то слово… озадачивало, скорее, и я не мог вспомнить почему… Если вы положите на стол левую руку… вот так, спасибо… у вас нет верхней фаланги на безымянном пальце. Это тоже в детстве?
– Нет, чуть позже. Неудачный удар молотком, нагноение, опасность заражения.
– Все так просто объясняется, верно? Вы физик, Дорнье… если, конечно, не…
– Я физик, – сухо произнес Дорнье, – и действительно работаю в ЦЕРНе. Вы еще не наводили справки?
– Не успел, – признался Дидро. – Теперь и не стану. Наверняка все так, как вы говорите. Я хотел сказать: вы физик, Дорнье, а у физиков, кажется, есть теория… Способ оценки теории, так точнее. Стандартные отклонения, да? Видите, я запомнил. Чем точнее теория, чем больше ей можно доверять, тем это число больше. Если оно меньше единицы, то теория плохая и наблюдениями не подтверждается. Если больше двойки, то теория не плоха, но доказательств не так уж много. Если выше тройки, то это хорошая теория, а если… Боюсь, я что-то все равно напутал, но вы меня понимаете. Если оценивать по этой шкале, то сколько единиц наберет то, что я перечислил: шрам, царапина, фаланга…
Дорнье поднес к глазам руку и внимательно осмотрел безымянный палец, будто видел его впервые в жизни.
– Я к нему привык, – сказал он, – и давно перестал замечать, что в нем чего-то не хватает.
– Так сколько?
– Эта величина называется сигма, стандартное отклонение от случайного результата.
– И сколько? В вашем случае?
Дорнье помолчал.
– Я бы сказал: больше пяти. Много.
– И вы, как физик, что сказали бы, если увидели…
– Дорогой комиссар…
– Дивизионный, если позволите. В отставке. Так что зовите меня по имени. Мишель.
– Лучше по фамилии, – пробормотал Дорнье. – Вы сделали копию фотографии? Если бы вы ее не нашли, то вряд ли затеяли бы этот разговор, верно? Покажите.
Прежде чем запустить руку в боковой карман пиджака, Дидро оглянулся и оценил расстояние до входной двери.
– Не сбегу я, – с досадой произнес Дорнье. – Меня это дело интересует куда больше, чем вас, можете поверить. Для вас это непонятная история с убийством, а для меня…
– Да? – Дидро достал фотографию и положил на стол изображением вниз. – Что это для вас?
Дорнье не ответил. Переворачивал
