попятный.
- А мне плевать. Мне надоело подчищать дерьмо. Или ставьте на его место Кирилла Овсянникова, или - прибавка к зарплате.
- Или?..
- Или я ухожу. Надоело, понимаете?
- Да куда ж я его дену?
- А куда хотите.
После чего я вышел из кабинета. Пусть увольняет Михаила Макарова. Имеет право!
Хотел бы я посмотреть, кто стал Михаилом. Ведь досталось же кому-то это имя.
Я спустился к себе в закуток, сел и задумался о будущем. Ведь должно быть у Владислава хотя бы будущее, раз уж нет прошлого.
Скрипочка?..
Нет, осваивать скрипочку, пожалуй, уже поздно. А вот флейта... Я видел на набережной девушку, которая играла на флейте что-то совсем уж древнее... Гайдн... соната ми-бемоль мажор... простенькое переложение темы...
Флейта! Что-то было с ней связано, с ее печальным голоском. Где-то когда-то...
Запищал смартфон. Я даже не стал его добывать из футляра. Только вдруг удивился - какой же мерзкий у меня рингтон. От такого рингтона и зубы могут заболеть.
- Миша! Тебя к начальству!
Я пошел.
- Что трубу не берешь? - спросил Виктор Иванович. - Я сказал Онищенко: если он пропустит еще один инструктаж, переведу в вахтеры.
- Он пропустит.
- Ну, будет вахтером.
- Он не поверит.
- Это почему?
- Он уже по меньшей мере пять лет вам не верит.
После чего была блистательная пауза. Виктор Иванович вспомнил, что уже не раз предупреждал Онищенко о грядущих неприятностях.
- Жаль старика... - тихо сказал он.
- Онищенко не старик, а паразит. Паразитирует на всех, кто с ним работает. Мне тоже было его жаль.
- Ясно.
- Возраст - не индульгенция.
- Ясно. Буду думать.
Я вышел и уже на лестнице сам себя спросил: Влад, а что такое индульгенция?
Там, на лестнице, я встретил Юлю.
- Мишка, чего он от тебя сегодня хочет?
- Хочет, чтобы я продолжал нянчиться с Онищенко.
- А ты?
- А я не хочу. Надоел. Проще мне уйти.
- Ты что?
- Мне не место с ним в одной музыке.
Юля как-то странно на меня посмотрела.
- Хорошо сказано, нужно будет запомнить... Покурим?
- Можно.
И мы пошли в курилку.
Я привык и к курилке, и к Юле, но вдруг ощутил - они стали для меня чужими. Возник какой-то катастрофический разлад между миром моей фирмы и моим миром. Раньше так не было. Как будто, играя по одним и тем же нотам, то ли я убежал на полтакта вперед, то ли фирма отстала.
Потом я шел домой и остановился возле витрины со скрипочкой. Проснулась ненависть. И только тогда я впервые задумался: а чье же имя мне досталось? Чье имя я взял без спроса, только потому, что мама когда-то хотела назвать меня Владиком?
Дома я стал искать себе новый рингтон. И не мог! Ни одна музыкальная фраза меня не радовала. Хоть прямо ставь "Dies irae" из моцартовского "Реквиема".
И могло ли быть так, что носитель имени отказался от него точно так же, как я от имени "Михаил"? Написал на бумажке, пустил по ветру?
Но я не ловил никаких бумажек.
Перебрал по меньшей мере полтораста рингтонов. Все они меня дико раздражали. И тогда я вспомнил свадебный кораблик.
Что это было такое?
Я не мог воспроизвести фразу, в голове осталось только ощущение этой фразы, она пролетела сквозь меня, задев струны, струны отозвались, но они не имеют памяти.
Но если бы она вновь прозвучала - хотя бы намеком в потоке звуков, я бы ее узнал.
****
Бывает же так, что в человеке вдруг проснулся талант?
Бывает.
Ну да! Рожки прорезались!
Бывает же так, что он не спятит, а научится жить с этим талантом?
Сам научится?
Бывает. Но редко.
Интересно наблюдать за этим человеком.
Нас мало, и если окажется, что он умеет подключаться, надо забрать его к себе.
Пока он не натворил глупостей.
Он может быть полезен, очень полезен.
Но лучше, чтобы это было случайностью. По принципу: бывает, что и слепая курица зерно находит.
Нас мало, но мы... мы люди деловые...
А он?
***
Я нашел в Сетях моцартовский "Реквием" и прослушал его три раза. Зачем-то мне это было нужно.
Он должен был мне что-то объяснить. Мне, Владиславу. Михаилу и в голову бы не пришло слушать Моцарта. Но я пока не понял...
Я ждал субботы и воскресенья, чтобы пойти на набережную. Там я мог услышать свадебный кораблик и увидеть Маринку с детьми. Ингу...
Она действительно была Ингой. В ней жила какая-то изысканная северная экзотика, передать которую мог бы, пожалуй, не столько Григ, сколько Сибелиус. Но тогда я этого не слышал.
А в ее старшеньком - Чайковский, летящая вприпрыжку мелодия из "Лебединого", из па-де-труа первого действия...
И вот тут я напал на след.
Владислав как-то связан с балетом. Моцарта и Гайдна могут знать многие меломаны, из тех, кто накопил целые залежи винила и до сих пор его слушает. Но кому придет в голову просто так сидеть и слушать "Лебединое"?
В нашем городе нет оперного театра. Есть филармония и институт культуры, но балетов там не ставят. Хотя бы потому, что негде. Балет - это большая сцена, склад с декорациями, сотни костюмов для репертуарных спектаклей. Хотя студентов в институте культуры, кажется, учат танцевать. Есть у нас какие-то труппы современного танца, но подозреваю, что смотреть их экзерсисы незачем. Увидеть "Лебединое" можно только по телеку. Или откопать в Интернете. Но для этого нужно либо любить "Лебединое" - а как его полюбишь, ни разу не посмотрев? - либо быть безумно любознательным человеком.
Разгадать эту загадку я пока что не мог.
А потом была нелепая сцена в пивном баре, куда мы пошли с Семеновым. Там крутили такую попсу...
Говорят, если обезьяне дать в руки кисть и краски, она будет радостно малевать на холсте. Думаю, если научить ее выдувать на дудке три ноты, то как раз и получится та попса, под которую вопил безымянный и совершенно безголосый дяденька. Слушать это я не мог - меня просто мутило. А Семенов не понимал, почему я хочу поскорее покинуть это заведение.
- Ну, попса, а ты чего хотел? - спросил он. - Что, по-твоему, должны тут крутить?
Говорить с ним о музыке было бесполезно. Я сказал, что у меня живот разболелся, и даже не стал допивать пиво.
Потом мы нашли подходящее
