Дома его ждала Нюшка, с обедом и в перьях марабу, последние надеты были с целью примирения. Яромир про себя злился на ее недавнее предательство — руку, поднятую против Ханумана, забывать он не собирался, но и связываться с коварной бабой не хотелось. Нюшка перед ним лебезила, выкручивалась из кожи вон, томно и призывно закатывала глаза, и это в день похорон Майи. Бесчувственная самка, а впрочем, чего он ждал? Ее универсалия, пожалуй, переживет любую тьму, хоть черта одолеет, Матрену только жалко.
К обеду приступать, однако, Яромир не спешил.
— Собери в миску. Котлеты отдельно положи, а соуса горохового не надо совсем. Да щей в кастрюльку перелей, — велел он покорной Нюшке, сам сел дожидаться в гостиной выполнения приказания.
— Чаю я, в гости собрались? Можно и к нам было зазвать, неужто не приветили бы? — Лисичка недовольно засопела вострым носиком, но от прямых упреков разумно воздержалась — помнила, кошка драная, чье мясо съела.
— В гости! Скажешь тоже. Самое время сейчас, — несколько грубо урезонил ее господин сторож, но снизошел до объяснения: — Соседа проведать иду. Не то на своей крапиве загнется скоро.
— К Митьке, что ли, наладились? — Нюшка вытаращила изумленно зеленые глазища, на миг отвлеклась от щей, пышущая жаром жидкость немедленно расползлась пятном по чистой скатерти. — Тьфу ты пропасть!.. Я что говорю? Я то говорю. К Митьке в дом без приглашения не ходют. Может и взашей.
— Ничего. Сегодня я настырный и негордый. Ты знай лей, да мимо не пролей, — обозлился вдруг Яромир, и ведь зарекался связываться. — У-у, кикимора непотребная!
Стыда ни в каком месте не осталось. Всего и дела, как подол трепать, по чужим-то углам. Придушить бы тебя, жаль, без толку, нежить поганая.
— Уж не ревновать ли вздумали? — заулыбалась довольно Нюшка, расправила боа из перьев, заманчиво выгнула спину. — Так я навеки ваша, ежели чего изволите, обед — он и обождать может.
— Еще чего, ревновать, — бросил как бы свысока Яромир, скандала не получилось, и от этого ему сделалось обидно. — Смотри, домой приду, чтоб не пришлось два раза звать!
— И одного раза не придется. У крыльца, слезы горькие роняючи, ожидать стану, — горячим шепотом прошелестела над его ухом Нюшка (ах лиса Алиса!), отчасти уже и прощенная, и оттого позволившая себе некоторые романтические преувеличения.
В одном она все же была права — к Ермолаеву-Белецкому, будь ты сторож, будь ты сама Смерть, без приглашения заявляться не рекомендовалось. Яромир отважился на хитрость. Стал прогуливаться возле невысокого, разделяющего участки заборчика, перед собой аккуратно держал завернутый в клетчатый шерстяной платок приуготовленный Нюшкой обеденный набор. Вдруг Митенька из окошка заметит.
Митенька заметил. Спустя чуть времени Ермолаев-Белецкий вышел на скользкое неубранное крылечко — босые полные ноги в плюшевых тапочках, необъятные нейлоновые штаны «адидас», вязанная фигурно синяя фуфайка поверх неаккуратно заправленной майки-боксерки, — вид привычно расхристанный. Митенька повел крупным мясистым носом, словно пытался уловить в воздухе далекие съедобные ароматы, потом остановил долгий взгляд на господине стороже и, будто бы опомнившись, поклонился учтиво. Яромир ответил тем же, после чего многозначительно поднял плат с притаившимся под ним обедом, чтобы лучше было видно, и вопросительно поднял брови.
— Милости прошу, — отозвался Ермолаев-Белецкий и сделал приглашающий жест рукой, стоять полуголому долее на пороге было ему некомфортно.
В захламленной кухоньке-веранде обед был водружен на стол, для чего пришлось разгрести некоторую часть векового завала из грязной посуды, остатков крапивных листов, обугленных щепок для растопки печки-«голландки» и даже газетных номеров местного, не резинового «Времени».
— Котлеты свиные, картошечка отварная, щи огненные — по крайней мере, были таковыми минут десять назад, — выкликал Яромир, будто купчина на ярмарке, расхваливающий лежалый товар перед несведущим покупателем.
— Спасибо, — только и ответствовал Митенька. Затем, подумав немного, полез в давно пустую кадушку из-под соленых грибов, извлек на свет казенного разлива бутылку с акцизной лентой.
— Надо же, завод «Кристалл», — удивился Яромир, внимательно вглядевшись в этикетку. — Давненько не встречал. У Луки Раблезиановича водка все больше собственного, самогонного производства.
— От прошлой жизни осталась. — Митенька в этот момент уписывал за обе пухлые щеки Нюшкины «огненные» щи, угрюмое настроение его постепенно преображалось в сытое, благодушное просветление. — Думал, на новом месте выпью, за приезд и за уход. Вернее, в обратном порядке. Но не суть… С тех пор бутылка так и лежит непочатая.
— Отчего же вы, Митя, расщедрились для меня? Если в благодарность, то не стоит. Подумаешь, щи с котлетами! А если имеете в виду иное, то, может, лучше моего понимаете, зачем я к вам напросился? Ведь я же напросился, чего греха таить. Хотя вы вправе были погнать. Как говорит моя Лиса-Нюшка, взашей. Но отчего-то не погнали… Так вот, смею ли я узнать, отчего? — На последнем слове Яромир затаил дыхание, а вдруг сердечному чаянию его не будет отзыва?
— Вы пейте. И я с вами, пожалуй, за компанию. — Ермолаев-Белецкий трепетно повел «моржовым» усом, одним привычным движением свернул серебристую водочную крышку — в стаканах забулькало. — А после пойдем.
— Куда пойдем? — удивился Яромир.
— Как куда? Обозревать мою библиотеку. Вы же хотели? Или уже раздумали? А, господин заводской сторож? — Не дожидаясь ответа, Митенька нырнул усами в граненую щербатую чашу и не выплывал до тех пор, пока не осушил ее до дна. Впрочем, горючей жидкости было от силы граммов этак пятьдесят, так что и подвиг выходил невелик.
После обеда, изрядно навеселе — для образного сравнения, поводов для особенной радости не было ни у того, ни у другого, — господа городской почтмейстер и заводской сторож двинулись в направлении площади Канцурова.
Никогда прежде Яромир не бывал внутри помещений почты, хотя несчитанное число раз проходил мимо. Писем он не ждал ниоткуда, тем паче здешнее почтовое сообщение предполагало лишь связи с подобными же городами-универсалиями, а никак не с реальным внешним миром. Поток корреспонденции был огромным, судя по однажды услышанной Митенькиной жалобе, но отнюдь не конкретно-информативным, по большей части представляя собой обмен поздравительными нотами и копиями верительных грамот новоизбранных или новорожденных правителей. Ультиматум града Девяти Рек случился скорее выходящим из общего ряда исключением, чем правилом, причем доставлен был не по почтовому ведомству, а лично достопочтимым Сыма.
