Служебные владения Ермолаева-Белецкого размещались в том же строении с готическим порталом, что и редакция газеты, с тем лишь отличием, что доступ в них открывался с торца здания, обращенного в сторону муниципального особняка, как раз наискосок от каретного подъезда. Вывески городская почта не имела и вовсе никакой, хотя, по утверждению Митеньки, изначально нарядная табличка, писанная сусальным золотом по малахиту, украшала входную, обитую железом дверь, но однажды была отдана для реставрационной заботы дворнику Мефодию, с той поры более никто ее в глаза не видел. Зато у Луки Раблезиановича, на приватной полке за кассовым аппаратом, возникли в ряд семь приносящих удачу слоников, сработанных кустарно из малахитового камня и в чудных золотистых узорах, будто ненароком и случайно разбросанных тут и там.
По утверждению хозяина распивочной «Мухи дохнут!» — недавно открытое наследство от покойной бабушки. Спорить с Лукой Раблезиановичем никто не стал, ибо в городе он считался первейшим старожилом и местные обитатели не помнили не то что его бабушку, но и самого внучка молодым. А новую вывеску Ермолаев-Белецкий заказать так и не удосужился. Безымянной стояла почта. Казус сей не был большой бедой, ибо каждый встречный-поперечный и без того знал ее место нахождения, а кто не знал, мог запросто спросить и тут же получить всеобъемлющий ответ.
Внутри оказалось на удивление уютно, по-старомодному образцу, без современных техногенных излишеств. Упаси боже, никаких компьютеров, даже древнего поколения, никаких тебе автоматических сортировочных линий или, к примеру, цифровых телефонных устройств. В центре просторной комнаты раскинулся поперек дубовый стол, о двух тумбах и крытый красным сукном, — рабочее место Митеньки Ермолаева-Белецкого. Подставка для карандашей подле угрожающих размеров точильного агрегата, жестяная коробка с палочками сургуча, а рядом спиртовая горелка, направо тяжелый, литой бронзы компостер, налево изящный бювар с марками невиданных государств, посередине пара гроссбухов удручающе-канцелярского вида — все эти предметы довольно аккуратно расположились поверх столешницы. Удивительно для Митеньки, славящегося своей безалаберностью. Но, может, в служебные часы городской почтмейстер преображался в совершенно иного, казенного человека, и это накладывало свой отпечаток.
Следов библиотеки Яромир не обнаружил. Хотя озирался кругом добросовестно. По стенам вдоль однообразно тянулись открытые шкафы, разделенные на многочисленные ячейки, в коих покоилась корреспонденция, уже подвергнутая рассортировке или только ожидающая оной. Большой стальной сейф с неплотно захлопнутой дверцей тоже был мало приспособлен для тайного книгохранилища.
— А где же..? — разочарованно начал было Яромир, но почтмейстер не дал ему договорить.
— Под самым вашим носом, любезный, — несколько сухо произнес Ермолаев-Белецкий и указал коротким жестом на ближайший, полный служебных бумаг, кособокий шкаф. — Могущий видеть, да узрит. Или вы думали, здесь прописался филиал «ленинки»? Да вы понятия не имеете, каких трудов каторжных стоит одна-единственная реконструкция! А у меня их с десяток. Впрочем, смотрите сами.
— Куда смотреть? — Господин сторож разинул неловко рот, еще раз обвел недоуменным взором почтовые стеллажи, ничего нового не увидал все равно.
— Смотреть, не в прямом разумении — чтобы совершать на расстоянии процесс зрительного осмысления. Подойдите и возьмите в руки. Второй, третий и четвертый ряды. В буквальном понимании, это все не книги. Скорее, рукописи, хотя и обработанные переплетом. — Ермолаев-Белецкий подступил вплотную к полкам, где в тех же пресловутых ячейках, как личинки в сотах, лежали одна на другой коричневые тетради в коленкоровых обложках, ничем не примечательные на вид. — Смелее. Начинайте с верхних. Или, может, предпочитаете обратный порядок?
— Я начну с верхних, — наобум ответил Яромир, протянул опасливо руку, будто в дупло лесного дерева, в коем, возможно, скрывается злобная и кусачая тварь.
Тетрадь оказалась приятной на ощупь — прохладная, немного шершавая поверхность, — смутные школьные воспоминания о плевательных шариках из бумаги, о выдранных страницах, преобразившихся в летательные агрегаты, о корявых строчках сплошь в жирных пятнах от украдкой съеденного пирожка с фруктовым повидлом. Господин сторож открыл интригующе-заманчивую рукопись, и на первом, титульном листе с изумлением прочитал: «Артюр Рембо. Работорговля как способ повидать мир…»
Тетрадь выскользнула из онемевших вдруг пальцев, юркнула под ноги, зашелестели обиженно страницы. Он не сделал попытки нагнуться и поднять, а лишь глядел растерянно в потолочный верх и одновременно в никуда, как безумный на радугу. Митенька тоже не думал подбирать свое упавшее сокровище, напротив, протянул ему следующую тетрадь. Яромир машинально прочел: «Генри Миллер. Почему я перестал любить Артюра Рембо и возненавидел Достоевского». Вторая рукопись ласточкой порхнула на пол вслед за первой. Далее. «Ф.М. Достоевский. Ничего не понимаю!» Туда же. Опять Достоевский, теперь озаглавлено «Эта сволочь, Победоносцев!» Яромир, от бессилия воспротивиться нарастающему извне кошмарному чувству, чуть не взвыл, но неизбежно перешел на следующий уровень. Ячейка пониже, однако коленкоровые тетрадки в ней такие же. Да не такие! «М.Ю. Лермонтов. Искусство дуэли». Ну, допустим. А это что такое? «Диоген Синопский. Как я проживал в Царь-пушке». Бред, бред, бред. И только! Он раскрыл наудачу неизвестное творение великого киника и прочитал: «О, нет! Они вовсе не маньяки! Они попросту дразнят смерть!» К чему бы? Не хотелось и выяснять. Еще одна тетрадь. «А.П. Чехов. Сборник рассказов», и следом краткий перечень-оглавление:
Три жареных поросенка
Соседский сад — отрада для детишек
Несколько способов препарировать дохлую кошку
Кто ты, Иван-дурак?
На последнем названии Яромир остановился. Потом принялся с остервенением листать заполненные от руки страницы и сам не заметил, как в некотором умственном помешательстве опустился на гладкий плиточный пол, вкруг него валялись отброшенные и отвергнутые книги-тетрадки; Ермолаев-Белецкий давно уж отошел к своему начальственному столу, дабы не мешать. А господин сторож все искал. Пока не нашел. Вот оно! Рассказ действительно назывался «Кто ты, Иван-дурак?». Даже предворялся настоящим эпиграфом Г. Миллера: «Он видел, что наука обернулась таким же обманом, как и религия, что национализм — это фарс, патриотизм — фальшивка, образование — вид проказы, а нравственные правила — руководство для каннибалов».
