— Ну, правильно! Это называется общий баланс справедливости в мировом пространстве. Мы с тобой должны были получить эту награду. Мы заслужили ее.
Новая жизнь наступает, ты понял?
— Понял, но никак не приду в себя. Мне еще не приходилось вот так — из грязи в князи.
— Ну, конечно, ты предпочитал всю жизнь в грязи. Все, хватит ныть. Едем развлекаться, мне не терпится вкусить новой жизни. Можешь заняться самоанализом в дороге.
Мы с большим удовольствием скинули босяцкое тряпье и, не сговариваясь, оделись в ивенкские костюмы. И завязали волосы хвостами на затылке. В новом облике я сразу почувствовал себя на порядок бодрее. Теперь никто не запретит мне выглядеть, как я хочу.
Мы еще не умели пользоваться терминалами, поэтому машину нам вызвал комендант этажа. Водитель был совсем молодой, но важный и переполненный чувством собственного достоинства. Его простой, но симпатичный костюмчик с карманами и погончиками выдавал обладателя третьего холо. Он в момент распознал в нас новичков и пообещал, что сам отвезет, куда надо.
Щербатин и в машине продолжал веселиться и грезить необычайными перспективами. Он так и светился от радости. Чему, впрочем, удивляться? После стольких дней безысходности и разочарований — вдруг первая большая удача.
Я и сам был рад, но моя радость вела себя осторожно и недоверчиво. Не мог мой разум принять той легкости, с которой мы взлетели из гулких плесневых казарм на вершину жизни. Конечно, шестое холо еще не вершина, и тем не менее личная машина везла нас развлекаться. А пару дней назад о таком и помыслить было страшно.
— Кстати, теперь ты можешь взять себе двойное имя, — сказал Щербатин.
— Или вообще придумать новое.
— Лучше новое, — сразу ответил я. — Только, пожалуйста, не придумывай его за меня. А то знаю я, как ты придумаешь.
— Будешь Беня-Джан. Или Беня-Сан. Нет, Санта-Беня. Знаешь, у нас теперь много разных прав, о которых мы даже не знаем. Надо будет посидеть часок перед терминалом и все вызубрить. Главное, запомни — наша линия отныне зеленая. По желтой, конечно, тоже можно ходить, если хочется. По синей и серой можно. А вот по красной еще не дослужились.
Машина выехала в один из центральных районов. По обеим сторонам улицы стояли развлекательные центры, словно казино в Лас-Вегасе. Мы прилипли к окнам, изумляясь причудливым украшениям, гроздьям цветных огней, фонтанам, скульптурам и всему тому, чего мы не видели уже очень много времени.
— А вот этот красный домик вроде ничего, — сказал Щербатин. — Который с башенками.
— От десятого холо, — вежливо осадил его шофер.
Мы не торопились останавливать машину, нам хотелось подольше поглазеть на здешние красоты и ощутить в полной мере, что этот мир теперь наш по праву. И что люди, которые небрежно прогуливались по идеально чистым тротуарам, отныне ровня нам.
И тут мне стало нехорошо. Даже мурашки по коже побежали. Впору было решить, что я тихо рехнулся.
Я вцепился в плечо водителя и выдавил:
— Эй, остановись! Стой, говорю тебе!
— Ты что? — удивился Щербатин. — Укачало?
Я молча показал за окно.
— О-о… — тихо проронил Щербатин.
Машина остановилась. Мы вышли и оказались перед зданием, более всего напоминающим облезлый районный кинотеатр. К стене была прислонена афиша, и на ней черным по белому значилось: “Ромео и Джульетта”.
— Это для четвертого холо! — крикнул нам водитель. — Давайте найдем что-нибудь получше.
Мы не ответили, поглощенные созерцанием афиши — этой нереальной весточки из далекого полузабытого мира. Водитель подождал немного и укатил.
— А собственно, чему удивляться, — промолвил Щербатин. — Душещипательная история про любовь с убийствами. Простой народ хавает такое, независимо от национальности и вероисповедания.
— Откуда оно тут взялось?
— Мало ли… Кто-нибудь прихватил с собой книжечку. Или просто в памяти сохранил. Искусство не знает границ и расстояний, тебе ли это объяснять?
— Там что-то еще внизу написано. Давай подойдем.
Мы выяснили, что “Ромео и Джульетта” — вовсе не пьеса, не драма, не трагедия, а “музыкально-спортивный турнир”. За семью Капулетти выступает “Бронебойная Команда Безжалостных Человеко-Монстров” под общим названием “Ревущие мозоли”. Монтекки представляют в свою очередь “Вулканические мутанты”
— “титановые скелеты, разрыватели кишок, вскормленные пеплом крематория” и так далее. В роли Ромео — “Чемпион тридцати миров, Человек-отбивная, Пожиратель булыжников, Большая челюсть, Заводная мясорубка”.
— Как бы там ни было, — сказал Щербатин, — а мы обязаны на это посмотреть.
— Естественно. Заодно узнаем, какое холо было у Ромео.
На входе у нас вежливо проверили социальные номера, после чего впустили в низкий сумрачный зал, похожий на студенческую аудиторию. На сцене вовсю шло представление, слышались кровожадные вопли и удары. Зрителей оказалось немного, такие заведения наполнялись лишь под вечер.
Мы начали вникать в сюжет, однако так и не поняли, на какой акт успели.
Местные драматурги предельно упростили чередование событий в пьесе. “Актеры”, как правило, обменивались двумя-тремя репликами, после чего с рычанием бросались друг на друга, и начиналась кошмарная массовая драка с ревом, хрустом суставов и стуком затылков об пол. И все это под устрашающую музыку.
Зрелище оказалось однообразным и скучным. Мы вытерпели до эпизода, в котором кто-то таскал Джульетту за волосы по полу и бил ногами в живот. Потом мы ушли, даже не дождавшись официанта с лоточками и бутылочками. И только на улице поняли, что израсходовали сегодняшнее право на посещение досуговых центров.
— Вот бы где тебя пристроить поэтом, Беня, — сказал Щербатин. — Думаю, ты в любом случае придумаешь диалоги не хуже. А я бы стал твоим импресарио.
Нам осталось лишь прогуливаться по улицам и глазеть по сторонам. Впрочем, здесь было интересней, чем на кровавых подмостках. Я между делом поглядывал на афиши: не попадется ли “Ревизор”, или “Три сестры”, или что-нибудь в том же духе. Любопытно было бы посмотреть, как полуобнаженный Чацкий одним ударом выбивает мозги Молчалину.
Мы прошли по улице, свернули на другую, побродили по площади, окруженной красивыми зданиями, похожими на маленькие замки, взяли по веселящей бутылочке в автомате. Щербатин все еще пытался сделать вид, что наслаждается жизнью аристократа. Но обоим нам уже было ясно — никакие мы не аристократы. А прогулки по богатым районам и дармовая выпивка недолго будут заменять нам счастье. Рано или поздно захочется нового, а все новое может дать только более высокое холо.
