Кухарка накрыла чай, мы уселись за стол, отпили по глотку, и Боголюбов задал прямой вопрос:
— Какими судьбами, Владимир Антонович? По делу или просто так?
— Просто так, по делу, — пошутил я.
Боголюбов охотно рассмеялся, но все же переспросил:
— Так все же по делу?
— По делу, Платон Сергеевич. Надумал я сходить в гости к Травину. Он меня с полгода назад зазывал, да я тогда решил не ходить. Опасаюсь я этого человека. Сами знаете, поди: темные истории вокруг него ходят, с бабкой моей опять же не все ясно.
— Разумно, разумно, — подтвердил полицейский инспектор. — А нынче отчего ж собрались?
— Возникли новые обстоятельства. Помните, я вам отдавал на анализ колье с гранатами?
— Помню, как не помнить.
— Так вот: собрал я полный комплект украшений. Честное слово, счастливый случай помог. Кому рассказать — не поверят. В наборе перстня недоставало, так мне его невеста в счет приданого принесла.
— И впрямь случай! — восхитился Боголюбов. — А Травины тут причем?
— В футляре от колье нашлась записка, писанная рукой прабабушки. Нашел её Альфред Карлович Шнидт, взявшись почистить украшения. И в этой записке указывалось, что матушке оставлено было небольшое наследство. Доступ к нему находится в музыкальной шкатулке, которая некогда принадлежала Варваре Николаевне Тенишевой. Шкатулка эта осталась у Травиных.
— Понятно. А что ж вы раньше не навестили дом своего деда? — полюбопытствовал Боголюбов.
— Не было в том потребности. В записке указано, что ключом к наследству является перстень, а как раз он-то и отсутствовал. Нынче же, поскольку перстень найден, возник повод к визиту.
— Вот теперь все понятно и логично, — кивнул Боголюбов. — И вы, конечно, хотите пригласить меня составить вам компанию.
— Вы очень проницательны, Платон Сергеевич.
Боголюбов остро взглянул на меня:
— Я непременно отправлюсь с вами. Более того, я возьму с собой еще несколько приставов. Давно пора навестить этот шалман, а вы даете мне для этого прекрасный повод.
В этих словах я ощутил небольшой намек и поспешил уточнить:
— Вы что-то узнали в отношении моих дел?
— И да, и нет. Мы, конечно, ведем расследование, но результатов до недавнего времени было исчезающе мало. Однако сейчас появился новый след, и след этот ведет напрямую к Травину. Насколько он верен, еще предстоит выяснить. Этим я и собираюсь заняться.
У меня возникло странное противоречивое чувство: согласие Боголюбова добавило мне уверенности в успехе мероприятия, а замечание о возможном источнике моих проблем, напротив, прибавило опасений. Но в любом случае отказываться от своих планов я не собирался.
В «Эмилию» вполне свободнопоместились и мы с Боголюбовым, и трое крепких полицейских. На улице сеял мелкий весенний дождь, порою задувал ветер, и тёплая закрытая кабина мобиля была сейчас очень уместна. Несмотря на раскисшую дорогу, ехали мы довольно бодро, и добрались до поместья Травиных менее, чем за час.
Местность выглядела пустынной и необжитой. Если кто и был в окрестностях, то он умело скрывался. У ворот внешне запущенной усадьбы полицейские вышли, а мы проехали по подъездной дорожке дальше к парадному крыльцу особняка.
Нас встретил слуга, больше похожий на бандита, и проводил в кабинет к хозяину. Шли мы небыстро, и я вовсю крутил головой, разглядывая интерьеры. Запустение касалось не только фасада здания, но и его внутреннего убранства. Подобным образом еще не так давно выглядел особняк Тенишевых. В одном из переходов я случайно заметил того самого наглого пижона с тросточкой, что пытался угрожать мне в Орле. Я дернулся было к Боголюбову, пытаясь обратить его внимание на эту морду, но не успел: пижон скрылся за портьерой.
Я и без того был собран, а эта встреча и вовсе заставила меня максимально насторожиться, вплоть до ожидания пули из-за угла. Я не удержался и провел рукой по левому борту сюртука, словно бы стряхивая пылинку, и ощутил увесистую тушку своего револьвера, уютно устроившегося в кобуре подмышкой. Это меня успокоило, и дальше до самого кабинета я шел вполне уверенно.
Прежде я не встречался с Травиным, и сейчас разглядывал своего дальнего родственника. Ему было за пятьдесят. Лицо тяжелое, как принято говорить, носящее следы порока: глубокие морщины, набрякшие под глазами мешки. Редкие седые волосы гладко зачесаны назад. Темные глаза под клочковатыми бровями глядят настороженно. В целом неприятное зрелище.
— Добрый день, Борис Васильевич, — поприветствовал я хозяина. — Позвольте представиться: Владимир Антонович Стриженов.
— Что ж вы скромничаете, Владимир Антонович? — отозвался Травин. Назвались бы сразу — Тенишев. Родовой перстень-то вы не стесняетесь носить. А с господином Боголюбовым мы уже знакомы. Но давайте сразу к делу. Вы хотели встретиться и о чем-то поговорить. Вот мы встретились. Говорите.
— Я и впрямь не расположен вести долгие беседы. Насколько вы знаете, в этом доме длительное время проживала моя бабушка, Варвара Николаевна Травина, урожденная Тенишева. После её трагической гибели практически все вещи остались здесь. В числе прочих была музыкальная шкатулка, которой бабушка весьма дорожила. Я бы хотел забрать эту безделушку в память о Варваре Николаевне или же выкупить её у вас за разумные деньги.
Травин поднялся из-за стола.
— Ваше желание понятно. Надеюсь, вы знаете, как выглядела эта шкатулка.
— Наверное, вы пошутили. Я никак не мог видеть её. Но из описаний знаю, что играла она немецкую песенку «Ах, мой милый Августин».
— Что ж, пойдемте, посмотрим. В комнатах княгини никто никогда не убирался, и даже никто не входил туда с того самого дня.
Следуя за Травиным, мы перешли в женское крыло особняка. Здесь запустение было просто вопиющим. Толстый слой пыли глушил наши шаги. Позади оставалась четкая цепочка следов. У одной из дверей хозяин остановился, мы остановились следом за ним.
— Вот здесь находятся покои княгини, — объявил Травин, отпер дверь и пригласил нас войти.
Анфилада комнат открывалась небольшой гостиной. В ней, ожидаемо, ничего не нашлось кроме разбитых ваз и перевернутой мебели. Всё это покрывал толстенный, едва ли не с ладонь, слой пыли. Неудивительно: тридцать лет копилась! В будуаре было примерно то же самое, только мебель аккуратно стояла на своих местах. А вот в спальне у меня возникло странное ощущение, будто сперва кто-то в бешенство разбрасывал и крушил все, что под руку попадется, а после частично вернул вещи, те, что уцелели, на место.
Музыкальная шкатулка тоже была. Она стояла на комоде в углу комнаты. Вряд ли там она находилась тридцать лет назад, но человек, наводивший порядок, на это наплевал. Пыли здесь было значительно меньше. Наверное, уборка производилась лет этак десять назад. Очень может быть, что как раз Травин ей и занимался в поисках наследства.
Я подошел к комоду, взял в руки шкатулку и попытался завести. Она, действительно, принялась играть «Ах, мой милый Августин», но спустя несколько тактов в ней что-то щелкнуло, и она замолчала. Ничего, Шнидт сможет её починить.
— Все-таки она, — задумчиво произнес Травин.
Я обернулся. Хозяин стоял, жестко глядя на нас с Боголюбовым, и в руке его был тот самый револьвер с глушителем, подобные которому я уже не раз видел за последний год. Рядом стоял слуга, тот, что встретил нас на крыльце. И тоже с револьвером.
— Так зачем вам эта вещица? Облегчите душу напоследок. К чему вам эту тайну забирать в могилу? Все равно воспользоваться не сможете.
Почему-то не было страха. Я, конечно, всё понимал: достаточно легкого нажатия на спусковой крючок и меня не станет. Да, было не по себе, но страха, отупляющего и лишающего сил, не было.
— Я ведь вам сказал: память о бабке. Для неё это была одна из самых больших ценностей.
— Не хотите, значит, рассказывать, — констатировал Травин. — Жаль. Я ведь потом эту игрушку распотрошу, и если внутри есть хоть что-то, непременно найду. Главное, что вы подсказали мне, где искать. Я ведь против вас ничего не имею. Просто работа такая, заказ на вас пришел. Между прочим, вы мне своим визитом облегчили дело, так что некоторая благодарность к вам имеется, и убью я вас быстро. Вот к вашему компаньону у меня немалый счетец накопился, и помирать он будет долго и тяжело. Ну что, расскажете, в чем секрет?
