Я молчал. Говорить было нечего, да и не хотелось. Оставалось досадовать на свою глупость и доверчивость и надеяться на то, что оставленные во дворе приставы спасут нас в последний момент. Дергаться, пытаться напасть или убежать было бессмысленно. Как стреляют люди из этой банды, я прекрасно знал.
Не дождавшись ответа, Травин произнес:
— Жаль.
Это было даже искренне, но относилось, скорее, не к моей смерти, а к необходимости потрошить ценную вещь. И тут во дворе началась частая стрельба.
Травин поморщился и бросил слуге:
— Семён, глянь, что там, только быстро.
Бандит, осмотрительно не приближаясь к Боголюбову, направился к окну. И, лишь только миновал инспектора, как тот попытался было выхватить револьвер. Выстрел был почти бесшумным: я услышал лишь щелчок бойка о капсюль, и тут же застонал Боголюбов, хватаясь за простреленную руку. Я же, едва Платон Сергеевич потянулся к кобуре, сделал быстрый шаг в сторону, присел, прячась от Травина за комод, и одновременно выдрал из кобуры свой «кольт».
Целиться было некогда, и я трижды выпалил навскидку в сторону стоявшего у окна Семёна. Сейчас его профиль был прекрасно виден. Мне повезло: я попал в темный силуэт минимум один раз. Бандит согнулся пополам и, прижимая руки к животу, со стоном рухнул на пол. Рядом стукнул об пол револьвер. И тут же трижды щелкнул курок, а комод трижды толкнул меня в плечо. Ощутимо так толкнул. Но старая крепкая дубовая мебель из хорошей толстой доски меня спасла.
Теперь у нас была почти патовая позиция: я не могу высунуться, иначе Травин меня тут же пристрелит. Но и он не может кинуться вперед, опасаясь моего выстрела.
На улице продолжалась пальба, кто-то кричал, кто-то ругался. Я понимал, что нужно что-то делать, что сидение за комодом — плохая тактика, но что именно, придумать не мог. Стрелять наугад? У меня не «Глок» с пятнадцатью патронами в магазине. Еще три выстрела, потом придется перезаряжаться, и тогда мне точно конец. Но чтобы увидеть цель, придется высунуться, а против такого стрелка, как Травин, это равносильно самоубийству.
Стрельба на улице стала стихать.
— Ваше благородие, мы чичас! — закричал кто-то из приставов. — Почитай всех убрали, последнего прикончим и к вам придем.
Скрипнула половая доска. Совсем рядом скрипнула, и я решился: высунул руку из-за укрытия и пальнул вдоль комода, направив ствол револьвера снизу вверх. Куда я попал — сразу не понял, но Травин натуральным образом заверещал от боли. Спустя секунду он грохнулся на пол совсем рядом со мной.
Упавшее тело взметнуло в воздух облако пыли, на время лишив меня ориентации в пространстве. Когда я прочихался, проморгался, и поднялся на ноги, увидел: Травин подобрался совсем близко, ему оставалось сделать лишь еще один шаг. И вот только тогда мне стало страшно по-настоящему, только тогда я ощутил толщину того волоска, что отделял меня от смерти.
На полу рядом со мной подвывал Травин: пуля тридцать восьмого калибра разбила ему бедро. Сейчас он был не боец, но я, на всякий случай, носком ботинка откинул подальше от него револьвер. Семён у окна почти затих: пуля угодила ему в правый бок и разворотила печень. Теперь можно было подойти к Боголюбову, не опасаясь внезапного выстрела в спину.
Инспектор, сообразив, что бой окончен, попытался было сесть, и это ему даже удалось. Надо было перевязать его, но у меня не было ни бинтов, ни даже элементарного ножа, чтобы разрезать рукав сюртука. Впрочем, нож нашелся в кармане у Боголюбова, а на бинты я с помощью всё того же ножа распустил найденные в комоде льняные простыни. Санитар из меня плоховатый, но я сумел худо-бедно наложить повязку на простреленную руку, и подвесить её на перевязь. Дальше пускай доктор справляется.
Вместе мы отправились обратно, навстречу приставам. Они, управившись у себя, как раз должны были прийти нам на помощь. Наверное, поэтому я не сразу обратил внимание на шаги. А обернувшись, увидел того самого хлыща с тросточкой. Он доставал из кармана револьвер и явно не для того, чтобы почесать мушкой затылок. Я сунул руку за пазуху, выхватил «кольт» из кобуры и, едва направив оружие в сторону хлыща, выстрелил. Промазал.
В барабане оставался один патрон. Прицеливался я, наверное, целую вечности, но промахиваться было нельзя. Мы выстрелили одновременно. Что-то ударило меня в грудь, но, падая, я успел увидеть, как падает и мой противник.
Глава 33
Я проснулся — или очнулся — и сразу вспомнил всё то, чем закончился мой визит к Травину. Собственно, вспоминать было не так уж много: хлыщ с усиками, выстрел, удар в грудь. Не помер — уже хорошо. Грудь болела. Насколько серьезной оказалась рана, мне было неизвестно, а потому я сильно ворочаться не стал, зато принялся активно крутить головой, оглядываясь по сторонам.
В спальне было пусто и тихо. Кажется, я вообще не бывал раньше в этой комнате. Явно не больница: слишком уж высокие и ровные потолки, слишком уж хорошей тканью обиты стены. Тогда где я?
С одной стороны от кровати в широкое занавешенное тюлевыми шторами окно вливались потоки солнечного света. На небольшом столике в простой фарфоровой вазе стояли ветки сирени, наполняя комнату восхитительным, чуть дурманящим ароматом и напрочь перешибая запахи лекарств и карболки. По другую сторону дремала на стуле сиделка — классическая, в коричневом строгом платье, белом фартуке с оборками и белой наколке с красным крестиком. Как это часто бывает после пробуждения, возникло сразу несколько противоположных желаний, но прежде всего хотелось пить, хотя бы несколько глотков.
Я раскрыл рот и попытался произнести хоть что-то, но пересохшее горло выдало лишь какое-то сипение. Впрочем, сиделке этого хватило. Она подскочила на стуле, глянула на меня, и тут же сообразила:
— Пить?
Я в ответ смог лишь моргнуть. И через секунду из носика поильника мне прямо в рот пролилась прохладная, освежающая влага. Глоток, другой, третий… Кайф! Кажется, я произнес это слово вслух. Ну и пусть, сейчас это совершенно неважно. Зато как здорово вновь ощутить себя живым!
Утолив мои самые срочные нужды, сиделка ненадолго вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, но не одна. Следом за ней вышагивал добрый доктор Кацнельсон.
— Здравствуйте, Владимир Антонович. Рад, что вы пришли в себя. Должен сказать, что произошло это знаменательное событие довольно скоро. Лично я рассчитывал на послезавтрашний вечер.
Не переставая болтать, Кацнельсон быстро меня осмотрел, сменил повязку на ране, обработав её чем-то ужасно вонючим.
— Вы и впрямь молодец, Владимир Антонович. Признаться, иные маловеры заранее записали вас в покойники, но вы оказались куда крепче, чем считали они. И даже крепче, чем смел рассчитывать я. Пуля сломала вам ребро но силы пробить лёгкое у неё не хватило. Опять же, меня привезли вовремя, операция прошла успешно и результат, как видите, налицо.
— Где я?
Выговорить столь простые слова удалось с трудом. Да и вышло это у меня настолько тихо, что сам едва расслышал. Однако, Кацнельсон понял.
— Вы сейчас в имении Травиных. Учитывая ваше состояние, я не позволил перевозить вас куда бы то ни было. К счастью, в этом полузаброшенном доме нашлась достаточно чистая комната. А сейчас слуги вымыли и вычистили уже всё хозяйское крыло, и принялись за комнаты покойной княгини. Думаю, еще пару недель вам придется провести здесь. И непременно соблюдать строгий постельный режим. Через пару дней, если всё будет хорошо, разрешу вас навещать. Но это зависит только от вас. Поправляйтесь, а Глафира вам в этом поможет.
И, обращаясь к сиделке, добавил:
— Глаша, сегодня давать куриный бульон. Завтра можно добавить жидкие каши на молоке. О порошках и микстурах ты и сама знаешь.
Сиделка кивнула.
— А теперь, Владимир Антонович, позвольте откланяться: пациенты ждут-с. Да и господин Клейст в мобиле дожидается. Ох уж эти ваши гоночные аппараты!
Доктор напоследок укоризненно покачал головой и вышел.
