— Ваше сиятельство, — обратилась ко мне сиделка, — я сейчас принесу горячего бульона. Коли что срочного понадобится — вот шнурок, дергайте, и я мигом прибегу.
Глафира удалилась, а у меня от нахлынувших мыслей закружилась голова. Во-первых, сиятельство. Значит, всё-таки, князь. Уже официально и для всех. Во-вторых, Травинский дом. Единственная достаточно чистая комната — это, наверняка, спальня самого Травина. Вот так: он хотел меня убить, а я теперь лежу в его кровати. Где лежит он — и знать не хочу, надеюсь, что в паре аршинов под землёй. Ха! Я ведь, выходит, единственный наследник господина Травина. Если он благополучно преставился, то это теперь мой дом со всем содержимым, с имуществом, слугами, чадами и домочадцами. Вот только стоило ли такое приобретение дырки в груди? Еще вопрос. Да и с прадедом от всех волнений неладное могло приключиться.
Тут явилась Глафира с поильником, напоила меня крепким горячим куриным бульоном. И тут же веки мои отяжелели, глаза закрылись, и я провалился в спокойный крепкий сон без сновидений.
Два дня я чувствовал себя сущим младенцем: ел, пил и спал. Между этими увлекательными занятиями Глафира умудрялась скормить мне то горький порошок, то сладкую микстуру. А на третий день с самого утра появился Кацнельсон.
— Ну что, Глаша, как наш больной? — осведомился он после приветствия.
— Поправляется, Марк Соломонович. Кушает хорошо, жара больше не было, хрипеть перестал.
— Ну-ка, ну-ка…
Кацнельсон вынул из саквояжа деревянную трубку-стетоскоп, откинул одеяло и принялся меня выслушивать и выстукивать.
— Ну что, все в порядке, — доложил он после осмотра. — Я сообщу вашим родным и близким, что можно вас навещать. И будьте уверены, скучать вам они не дадут. Я появлюсь через два дня на третий. И если ваше выздоровление будет идти прежними темпами, будем пробовать вставать, а там о возвращении в Тамбов подумаем.
Первым ко мне заявился, разумеется, Боголюбов. С рукой на перевязи, но в мундире.
— Владимир Антонович, рад, что вы так быстро поправляетесь. Я ведь вам дважды жизнью обязан. Первый раз там, в спальне княгини. Вы смогли отпор бандитам дать, перевязали, кровью не дали истечь. А после, когда появился этот, с тросточкой… Я ведь совершенно беспомощен был, да и безоружен. И кабы не вы, там бы и остался. А каков был выстрел! С двадцати шагов из короткоствольного револьвера и точно в цель.
— Убил? Ранил?
— Ранили. Теперь под суд пойдет, мерзавец. За ним столько числится, что либо пожизненная каторга, либо виселица, считай, обеспечены.
— А сам Травин?
— Издох, собака. Доктор сказал, болевой шок. Больно удачно вы в него попали, бедренный сустав разнесли в крошки. Вот ваш «кольт». Самым тщательным образом вычищен и смазан. И заряжен, конечно.
Инспектор поднялся и осторожно, чтобы не стукнуть, положил револьвер на один из комодов.
— А это, — из другого кармана Боголюбов достал кусок смятого металла, — то, что спасло вас, Владимир Антонович.
— Что это?
— Ваш скорозарядник. Он у вас во внутреннем кармане сюртука лежал, и аккурат с левой стороны. В него пуля и попала. Если бы не он, точно в сердце бы угодила. Конечно, вам еще повезло, что она по капсюлю не ударила, а то было бы как в биллиарде. Но вам и так изрядно досталось.
Действительно: после перестрелки в доме прадеда, я обзавелся таким устройством, и принялся таскать его с собой вместе с револьвером. Вот и пригодилось, правда, не тем способом, на который я рассчитывал.
Боголюбов, не обращая внимания на мои размышления, продолжал свой рассказ:
— Хорошо еще, у бандитов револьверы все были с глушителями. А они с одной стороны звук выстрела гасят, а с другой убойность пули снижают. Я ведь ходил в спальню, смотрел комод, за которым вы прятались. Самую малость не хватило. Доска на выходе вспучилась, но пробить её пуля всё же не смогла, застряла в дереве. И вот вам новый скорозарядник, поудобней прежнего.
— Ну что вы, Платон Сергеевич! — попытался я сопротивляться.
— Не спорьте. Я по вашей милости не только в живых остался, но и в чине поднялся, и, возможно, должностью прирасту. И если слухи не врут, то Станислав, давеча мне обещанный, будет с мечами, как пролившему кровь при исполнении служебных обязанностей. Так что я еще и за это вам обязан.
Тут Глафира сочла, что визит затянулся, и принялась выпроваживать гостя. Тот, не в силах спорить с женщиной, поспешил ретироваться, крикнув от дверей:
— Я через неделю к вам ещё забегу!
За эту неделю у меня перебывали все: и мои дети, и Клейсты, и даже отцы города и губернии. И, конечно, Лиза. Она пришла на другой день после Боголюбова. Присела рядом, всплакнула, посетовала на мою худобу. А после, переглянувшись с сиделкой и безмолвно с ней договорившись, принялась кормить меня с ложечки, потом пичкать порошками и микстурами. Я не сопротивлялся. Во-первых, не имел для этого достаточно сил, а во-вторых, желания. Напротив, я откровенно любовался девушкой. Одетая в светлое платье модного покроя, с красиво уложенными волосами, она совершенно преобразилась. И тогда, в Питере, в своём чудовищном дорожном платье, Лиза была красива. Сейчас же и вовсе стала совершенно неотразима. И я лежал, откинувшись на подушках, послушно открывал рот, получая очередную ложку картофельной запеканки, и наслаждался зрелищем. Лиза же, видя и понимая это, ничуть не смущалась. Даже, мне показалось, напротив: старалась показаться мне с наиболее выгодного ракурса. А в конце своего визита, оглянувшись на Глафиру, быстро чмокнула меня в губы, покраснела и стремглав убежала, забыв произнести слова формального прощания.
Через неделю Боголюбов, как и обещал, пришел снова. На этот раз не один: с ним прибыла целая куча гостей. Мне к тому времени было разрешено вставать, и я, пусть пока что в домашнем халате и комнатных туфлях, принимал всех в небольшой гостиной, предваряющей собственно спальню.
Мест прибывшим едва хватило, даже пришлось принести пару кресел из других комнат. Наконец, все расселись: доктор Кацнельсон, инспектор Боголюбов с подвешенной на перевязи рукой, Лиза, мои дети — все трое, старик Шнидт, Клейст с супругой. Старый Тенишев вошел твердым, уверенным шагом, хотя и опираясь на палку. Внимательно поглядел на меня, удовлетворенно кивнул и уселся в приготовленное для него кресло.
Слуги подали напитки, десерт — кто что спросил. Какое-то время гости шушукались, пока старый князь не потребовал:
— Ну что, Платон Сергеевич, расскажи нам, что ты открыл. Тайну следствия это теперь не составляет, так поведай нам итоги. И успокой насчет дальнейших нападений.
Боголюбов чуть сконфуженно отставил на столик тарелку с надкусанным пирожным и поднялся на ноги. Кажется, намечалась лекция в духе Шерлока Холмса и Эркюля Пуаро.
— Позвольте заметить, дамы и господа, что дело это было непростое. И даже не одно дело, а несколько. Как-то так вышло, что наш любимый и уважаемый Владимир Антонович стал костью в горле сразу у нескольких преступников, каковые и пытались его убить на протяжении прошедшего года. Я начну по порядку. Первое покушение случилось почти год назад на Тамбовском ипподроме. Тогда, как могут некоторые помнить, случилась авария с мобилем Владимира Антоновича. Следствием абсолютно точно установлено, что была она следствием выстрела из духового ружья. Пуля тогда угодила в гогглы и повергла гонщика в бессознательное состояние. Стрелка полиция отыскала, арестовала и в настоящее время он ожидает суда в Тамбовской губернской тюрьме. Заказчиком же выступил известный вам баронет Вернезьев, ныне лишенный титула и ожидающий суда вместе со своими подельниками. Он организовал преступное сообщество, которое занималось мошенничеством с помощью тотализатора. Он потребовал у Маннера, команда которого была фаворитом гонки, проиграть. Тот, будучи человеком крайне вспыльчивым и самолюбивым, отказал. И тогда гонщика Стриженова попытались убить. В тот же день напуганный Маннер уволил Стриженова из команды. Разумеется, Вернезьев действовал через посредников, коими выступали бандиты шайки Травина. Два негодяя наладили, как принято сейчас говорить, взаимовыгодное сотрудничество.
