Поистине, это был день согласия! Ева не уставала кивать, улыбаясь Никите, который, кажется, готов был носить Овечкина на руках… если бы поднял, конечно!
Сверху раздался клич, призывавший Никиту — его искала мама. Он быстро подошел к Еве, остановился, точно налетел на незримую стену.
— Ты не обращай внимания на все… слышишь? На отца там, на моих… А твой подарок… у меня никогда в жизни такого не было… В общем, ты понимаешь! И я… — он махнул рукой, склонился к ней и неловко поцеловал. Повернулся и кинулся прочь, как будто за ним собаки гнались.
— Я зайду вечером. Хорошо?
— Хорошо, — одними губами прошептала Евгения, несмело касаясь пальцами подбородка, куда пришелся его поцелуй…
Вещи закончили перевозить ближе к вечеру — пришлось сделать ещё два рейса на «Курскую» с «Белорусской». Узлы и ящики, столы и стулья были свалены по комнатам где попало, так что в квартире пятачка свободного не было. Мама, бледная от волнения и усталости, просто валилась с ног. Отец с победным видом восседал на коробке с книгами и попивал коньячок, закусывая лимончиком — есть от усталости он просто не мог.
— Сейчас чуть отойду — пиццу разогреем. Ну что, орел, кушать хочешь?
— Не-а, — вяло ответствовал сын, чьи мысли витали далеко-далеко…
— Нет, ребята, так не годится! — запротестовала Ольга. — Целый день не ели и таскали весь день — надо поесть как следует.
Она скрылась на кухне, о Санчо, опрокинув рюмочку, с ироническим интересом воззрился на сына.
— Это что ж за явление утром было такое, а? Давай-ка рассказывай!
— Какое явление? — Никита сделал вид, что не понял, на что намекает отец.
— Тень отца Гамлета! — расхохотался Санчо. — Ну, про соседа я не упоминаю — все и так ясно, а вот что из себя представляет его Корделия? То бишь Офелия… Тьфу ты, с этой вашей классикой — все перепутал! Корделия она где?
— В «Короле Лире», — хмуро буркнул Никита. — Слушай, пап, при чем тут Корделии и Офелии — она просто наша соседка, и я с ней как-то случайно на лестнице познакомился. Не понимаю я твоих приколов…
— А это не приколы, — наклонившись к сыну, сообщил Санчо. — Я вполне серьезно с тобой разговариваю. Просто настроение хорошее — и все дела! Как зовут твою Джульетту-то? Маша? Или Катя? Не пойму, чего ты конфузишься так? Ну мать — понятное дело… Ей бы надо, чтоб у тебя невеста была из Оксфорда. Но мы-то с тобой мужики — вполне можем понять друг друга…
— Пап, при чем тут невеста? — Никита начал заводиться. — Она наша соседка. Со-се-дка! Это понятно?
— Вполне. Ладно, вижу ты какой-то не такой. Иди-ка во двор. Проветрись. Там, как, ребята-то ничего?
«Ничего хорошего!» — хотел было сказать Кит, но сдержался. Ему больше всего на свете хотелось остаться сейчас одному. Ему нужно было снова поймать ту прозрачную нить, которая слабо светилась в сознании, — мысль о Еве. О том, что ей нужна помощь. Он как будто начал о чем-то догадываться, но догадки его были прерваны. Все смешалось — переезд, появление нетрезвого Волошина, Евин подарок, мама, которая видела как Никита глядел на нее… Да, похоже родители обо всем догадались. Или ещё нет? Так это скоро случится! Он не в силах был скрыть свою разгоравшуюся любовь.
По крайней мере, Овечкин сразу все понял. И помог. Надо же! А он-то, дурак, относился к нему с недоверием… Просто эта вечная Овечкинская ирония — она-то и ввела его заблуждение. Прежде Кит считал папиного друга человеком двойственным и двуличным.
«А кто не двойственный? — тут же перебил он сам себя. — Вот, и она, Ева… То светится вся, как будто её греет солнышко, то сумрачная, как луна. И дело ведь тут не только в отце-алкоголике. И не только в смерти матери — нет! Тут что-то еще. И я ведь уже почти догадался… а потом мысль ускользнула. Да, эти мысли — они как змеи — клубятся, шевелятся… а потом как кинутся на тебя, как ужалят! И хорошо еще, если не насмерть…»
В эти нелегкие дни он понял, что от некоторых помыслов нету противоядия. Ему хотелось бы, чтобы все как-то разом и навсегда изменилось — чтобы не нужно было мучиться больше, теряясь в догадках — не нужно бродить во тьме, ожидая когда наступит рассвет. Он был дневной и ясный Никита. Радость вела его за собой и наполняла силой мужавшее сердце. Он мучался, когда вместо отчетливой вязи дней жизнь начинала плести совсем незнакомый узор… который теперь и вовсе истончался и путался и расплывался как снег по весне…
Да, он любил Толкиена и Клайва Льюиса с его «Космической трилогией» и «Хрониками Нарнии». В этих книгах герои сталкивались с силами тьмы. Хоббиты Толкиена знали, что мрак, против которого они выступили в поход, всеведущ и практически непобедим, что силы у них не равны и все же… и все-таки они шли! И в конце концов побеждали! Да, он учился у них, он впитывал их слова и чувства как губка.
Но это же были книги… Он любил это все ЧИТАТЬ! А читать и жить в этом — в мире, где все сдвинулось со знакомых опор, где среди тьмы и хаоса прячется страх, где нужно заново нащупывать путь и обретать себя, — нового, неизвестного, взрослого! — нет, это совсем не одно и то же… И нужно было собрать все силы, чтобы заставить себя шагнуть туда — в этот мир, не растеряв того, что любил — светлой мечты своей и мальчишеской веры в то, что свет всегда побеждает тьму… Нужно было понять, что все, что случается с героями книг, происходит с тобой. Происходит НА САМОМ ДЕЛЕ! Только в реальности все выглядит немножко иначе. И нужно научиться распознавать самую суть событий, чтобы не спутать два берега — свет и тьму Знать как поступать и какое принять решение, чтобы ненароком не очутиться на чужом берегу…
Не чувствуя вкуса, Никита рассеянно проглотил пиццу и сказал своим, что выйдет во двор. Быстро оделся, за спиной глухо хлопнула дверь… Он вдохнул свежий морозный воздух и запрокинул голову… Звезды незнакомых созвездий словно бы ставили точку в незримых и загадочных письменах, и, быть может, там, в небесах, уже сказано слово, предрешавшее земную его судьбу, и одна из звезд, склоненных над головой, вершит приговор!
— Эй, там, наверху! — он старался бодриться, но на душе отчего-то было смутно и муторно. — Уж решили, что со мной делать? Или ставите прочерк? Какой знак препинания вы предпочитаете всем остальным, а? — ответьте мне звезды… Я бы предпочел восклицательный!
Или все-таки вопросительный? Есть ли у него та свобода, о которой говорила мама, — свобода выбора, которая дана на земле каждому человеку. В особенности, верующему, потому что он знает это… Может ли он, простой и ещё совсем небольшой человек, повлиять на свою судьбу? Или на чью-то еще? Или все измерено и предрешено ещё до рожденья?
