Никита вздохнул и двинулся наугад в синеву ночи. На этот вопрос он не знал ответа. И, похоже, даже взрослые, — как они ни стараются выглядеть всеведущими и всезнающими, — в таких вещах тоже сущие дети. Никто ничего не знает. И никто никогда не узнает. Тайна сия велика есть! И не нужно пытаться, — не раз говорила мама, — не стоит стремиться понять то, чего нам знать не дано. Это же нарушение заповеди: не даром Господь закрыл человеку путь к познанию тайн — запретил вкушать от Древа познания… Хоть и не послушались дети: Ева — праматерь Ева — мятежная душа! — она-то и сорвала запретный плод. Вот и мучаются с тех пор человеки, потому что все в их мире пошло наперекосяк…
Да, — подумал Никита, — обо всем знали только те посвященные, что жили когда-то — волхвы, которых вел к младенцу свет священной Вифлеемской звезды. Но отец говорит: как ни жаль, но прошли те старинные времена тайны схлынули с берегов пустой и разъятой на части реальности… они живут только в книгах. Они бросили нас! И если в том веке, который прощается ныне с землей навсегда, ещё было неведомое… то теперь — в их будущей жизни его загрузят в компьютер, просчитают все составляющие, и на выходе будет виден окончательный результат!
Да, так часто, смеясь, говорил ему папа. И так думали многие его друзья — люди добрые, щедрые, но очень трезвые, жесткие и рациональные. Они не верили в чудеса. Не верили в Бога. И считали пустыми бреднями все эти церковные обряды и молитвы. Но мама… мама, стараясь не раздражать отца, говорила с сыном наедине совсем по-другому. И это именно она зажгла в нем тайный огонь — жажду незнаемого. Она вдохнула в него свою веру. Которая была в нем ещё полудетской, неокрепшей, смешной, — но и такою она наполняла его жизнь волнующим смыслом — купол Небес поднимался на его головой. Он знал, что храним им, и от этого душа его крепла. Он знал, что хочет жить только жизнью живой, которая устремляется к Небесам… Потому что, — он знал также и это, — жизнь может быть мертвой, если станет похожа на схему, в которой просчитана система координат!
Нет, такой жизни он не хотел. И не думал, что хочет постигнуть незнаемое. Ему достаточно и того, что оно всегда рядом… Никита спешил к реке, где на другом берегу над Яузой в тревожной туманном мареве вставала луна.
Он не следил за временем, блуждая вдоль набережной, и, когда возвращался, было уже довольно поздно. Во дворе не было никого. И только большущий кот вился кругами у ног одинокой девочки, которая стояла, прислонившись спиной к накрененному ясеню… стояла в глубокой задумчивости.
— Ева! — он кинулся к ней.
— А, это ты… — она не выказала при виде его особой радости. — Чего так поздно? Я думала, у вас в семье строгий режим…
— Как видишь, ничего строгого. А ты… ты просто гуляешь?
Он невольно следил взглядом за её правой рукой, засунутой глубоко в карман курточки. Перстень наверно был там, но он не мог теперь видеть его.
Ева поглядела на него с каким-то странным выражением — не то тоска, не то мука были в нем. Во всяком случае, он догадался, что она на пределе так вымотана, что ещё немного — и может наступить нервный срыв. Ему казалось — вот-вот она закричит на него, раздраженная каким-то неловким словом или поступком.
— Слушай, ты в порядке? Что с тобой?
— Ничего. Просто устала.
— Так иди домой. Поздно уже. И… тут холодно. Ты чего-нибудь ела? Хочешь, пойдем к нам.
Он не представлял себе, как это будет выглядеть и что скажет мама, если он приведет её сейчас к ним домой… Но ему было все равно!
— Нет. Спасибо… — взгляд её чуть просветлел. — Мне пора. Зовут меня… надо идти.
— Да куда ты пойдешь на ночь глядя?
Она снова нахмурилась.
— Это не твое дело. Не мешай мне! — она высвободила руки из карманов, уперлась ему в грудь и изо всех сил оттолкнула от себя.
На пальце тусклым зловещим светом блеснуло кольцо. Луна метнулась на небе, — он готов был поклясться, что секундой раньше её не было над головой. Но теперь она висела над ними, — круглая, окруженная мутным красноватым ореолом тумана… она гляделась в кольцо как в зеркало, и оно засветилось, отражая её загадочный свет…
Неясная тревога заставила его сердце биться сильней. В окне наверху замаячил женский силуэт — мама. Она выглядывала его, приставив ладонь ко лбу.
— Видишь… тебе пора. И мне — мне тоже.
Она усмехнулась и пошла прочь, пересекая двор легкими танцующими шагами.
Никита хотел было двинуться за ней, но, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся.
Кот скалил зубы. Казалось, он насмехался над ним. А потом прыгнул парню на грудь — и его черная круглая морда оказалась на уровне Никитиного лица… тот зажмурился и попытался оторвать от себя мерзкое животное. Но кот вцепился в него когтями как крючьями и не поддавался. Парень открыл глаза. Два круглых, отсвечивающих зеленым ока глянули на него… и стали меняться. Зрачки расширились, потом враз пропали…
Никита не мог больше выдержать этот взгляд. То, что глянуло на него из темной дыры в полу, вновь объявилось. Он чувствовал — это не просто кот это что-то другое! Но что? Ему было плохо — очень плохо! Необъяснимый страх сковал его волю.
Никита упал на снег. Он мотал головой, как будто таким способом можно было побороть страх. Кот отцепился от него и… пропал. Поднималась метель. Острые ледяные хлопья секли лицо, двор пропал в белесой сплошной пелене… и кроме слабого бормотанья снежинок, не было слышно ни звука.
Он поднялся… это оказалось не таким простым делом — таким вялым, чужим стало тело. Он шагнул раз, другой… что-то узкое, черное шевелилось у ног. Он пригляделся… и вскрикнул! Даже не вскрикнул — а как-то хрипло и сдавленно каркнул. Там, на белом снегу, извиваясь темными блестящими лентами, ползали змеи!
Парень отскочил в сторону, словно пружиной подброшенный и, удивляясь, что ноги все-таки слушаются его, кинулся к спасительной двери подъезда. Ему не сразу удалось открыть её — несмотря на теплые пуховые перчатки, руки окоченели. Он бросился к лифту, думая только о том, чтобы змеи не проникли в подъезд, — ведь он знал, что они всюду, всюду!..
Утро было холодным и пустым. Точно Кит провалился в колодец, и мир съежился, сократившись до размеров смутного оконца где-то над головой.
Первой мыслью было: а не послать ли все это куда подальше?
Что за мерзость преследует его? Даже радость от переезда померкла — ни новые края, ни отремонтированная квартира не радовали, ощущение светлых и праздничных перемен сменилось ноющей болью в груди и глухой беспросветной тоской…
