Лоис глубоко вздохнула.
— Потом что-то случилось. Не знаю точно, что именно. Правда, это было не в первый раз, но этот был самый худший. Я боюсь, это было что-то… ну… что-то вроде приступа. Словом, я начала видеть Жанет каким-то забавным образом… если честно, страшным образом. И я сказала что-то такое, что в конце концов дошло до нее. Не могу вспомнить, что это было, и не уверена, что хочу знать, но уж точно я стерла эту сладенькую-сладенькую-сладенькую улыбочку, которую так ненавижу, с ее личика. Собственно говоря, она чуть не выволокла Гарольда вон. Последнее, что я помню, это как она говорила, что кто-нибудь из них позвонит мне, когда у меня не будет истерики и я сумею воздержаться от гадких обвинений в адрес людей, которые любят меня… После их ухода я еще немного посидела дома, а потом пошла пройтись в парк. Порой от того, что просто посидишь на солнышке, становится как-то легче. Я зашла перекусить в «Красное яблоко» и услышала там про вашу свару с Биллом. Как ты думаешь, вы с ним всерьез разругались?
Ральф покачал головой:
— Не-а… мы помиримся. Я вообще-то люблю Билла, но… — Но тебе надо всегда четко представлять, что ему можно говорить, а что — нет, — закончила за него Лоис. — И еще, Ральф, позволь мне заметить, что ты не должен принимать настолько всерьез все то, что он говорит тебе.
На этот раз уже Ральф благодарно стиснул ей ладонь:
— Это может послужить хорошим советом и тебе, Лоис: ты тоже не должна принимать всерьез то, что случилось сегодня утром.
Она вздохнула:
— Может быть, но это так трудно. Я сказала что-то ужасное в конце, Ральф. Ужасное. Эта ее жуткая улыбка…
Вдруг в сознании Ральфа словно вспыхнула радуга — он понял. В этой ее вспышке он увидел нечто огромное — такое огромное, что оно казалось одновременно и не подлежащим сомнению, и предопределенным. Он взглянул на Лоис в упор впервые с тех пор, как ауры вернулись к нему… или он вернулся к ним. Она сидела в капсуле прозрачного серого света — такого яркого, как туман в летнее утро, уже готовый превратиться в солнечный свет. Этот туман превратил женщину, которую Билл Макговерн называл «наша Лоис», в создание невероятного благородства и… почти невыносимой красоты.
Она похожа на Эос, подумал он. На богиню рассвета.
Лоис неловко поерзала на скамейке.
— Ральф? Почему ты так на меня смотришь?
Потому что ты прекрасна и потому что я влюбился в тебя, пораженно подумал Ральф. Прямо в это мгновение я так влюблен в тебя, что чувствую — тону, и эта смерть — прекрасна.
— Потому что ты в точности помнишь, что сказала.
Она снова принялась нервно теребить замок своей сумочки.
— Нет, я…
— Да, помнишь. Ты сказала своей невестке, что это она взяла твои сережки. Она поступила так, поскольку поняла, что ты встанешь насмерть, лишь бы не ехать с ними, а когда твоя невестка не получает того, что она хочет, она просто бесится… Это вызывает у нее ядерный взрыв. Она сделала это, потому что ты отшила ее. Ведь вышло примерно так, да?
Лоис смотрела на него круглыми испуганными глазами.
— Откуда ты знаешь, Ральф? Откуда ты столько знаешь про нее?
— Я знаю, потому что знаешь ты, а ты знаешь, потому что видела.
— О-о нет, — прошептала она. — Нет, я ничего не видела. Я все время была на кухне с Гарольдом.
— Не тогда; не когда она сделала это, а когда вернулась. Ты видела это в ней и вокруг нее.
Точно так же, как он сам сейчас видел жену Гарольда Чэсса в Лоис, словно женщина, сидящая рядом с ним на скамейке, стала линзой. Жанет Чэсс была высокая, бледная, с длинным торсом. Щеки ее были усеяны веснушками, поэтому она скрывала их под косметикой, а волосы были имбирно-рыжего оттенка. Сегодня утром она приехала в Дерри, предварительно заплетя свои потрясающие волосы в толстую косу и перекинув ее через плечо, как связку медной проволоки. Что еще он знал про эту женщину, которую никогда не видел? Все. Абсолютно все.
Она скрывает веснушки под пудрой, потому что считает, что они придают ей детский вид и никто не принимает женщину с веснушками всерьез. У нее красивые ноги. И она знает это. Она ходит на работу в коротких юбках, но сегодня, когда она приехала к
(этой старой суке)
маме Лоис, она надела шерстяной свитер и старые джинсы. Униформа для Дерри. Ее месячные запоздали. Она достигла того возраста, когда они уже больше не приходят с точностью часового механизма, и во время этой нелегкой двух- или трехдневной паузы, от которой она страдает каждый месяц — паузы, когда весь мир будто сделан из стекла и каждый его обитатель кажется или тупым, или порочным, — ее поведение и настроение становятся нестабильными. Возможно, это и есть истинная причина, по которой она сделала то, что сделала.
Ральф видел, как она выходит из тесной ванной комнаты Лоис. Видел, как она кидает напряженный, яростный взгляд на дверь в кухню — теперь на этом напряженном узком лице не осталось и тени ее сладенькой-сладенькой улыбки, — а потом хватает сережки с китайского блюда и запихивает их в левый передний карман своих джинсов.
Нет, на самом деле Лоис не была свидетелем этого поганого мелкого воровства, но оно поменяло цвет ауры Жан Чэсс с зеленого на сложно переплетающийся узор коричневых и красных слоев, который увидела Лоис и моментально все поняла, скорее всего даже понятия не имея, что на самом деле с ней происходит. — Она взяла их, это точно, — сказал Ральф. Он видел серый туман, сонно струившийся из зрачков широко раскрытых глаз Лоис, и мог бы смотреть на него весь остаток дня. — Да, но…
— Если бы ты в конце концов согласилась съездить в Ривервью-Эстейтс, готов спорить, ты бы нашла их после ее следующего визита… Или она бы их нашла — это еще более вероятно. Просто якобы счастливая случайность: «Ой, мама Лоис, посмотрите, что я нашла!» Под раковиной в ванной, или в кладовке, а может, в каком-нибудь темном уголке спальни.
— Да. — Она посмотрела ему в глаза. Она была поражена, как будто его взгляд гипнотизировал ее. — Должно быть, она страшно переживает… И теперь никогда не осмелится вернуть их, верно? После всего, что я ей наговорила… Ральф, откуда ты узнал?
— Оттуда же, откуда и ты. Лоис, ты давно видишь ауры?
4
— Ауры? Не понимаю, о чем ты…
Но она поняла.
— Литчфилд сказал твоему сыну про твою бессонницу, но я сомневаюсь, что одно это заставило бы даже Литчфилда… Ну, ты понимаешь — настучать. А другое — то, что он, по твоим словам, назвал проблемами восприятия, — я пропустил мимо ушей. Наверное, меня слишком ошеломила сама мысль, что кто-то мог предположить, будто у тебя начинается маразм, хотя в последнее время у меня самого появились проблемы с восприятием.
