Ночью в дверь каюты постучали.
Я открыл – никого. Вернулся в койку. Снова стук. Выскочил в коридор – увидел удаляющуюся спину вахтенного. Матрос хромал, я окрикнул его, но тот не повернулся.
Влез в шорты и вышел из каюты. Матроса и след простыл.
Я забрел на бак. Над головой сияли огромные незнакомые звезды. Большую Медведицу вывернули наизнанку. Это легко объяснялось фокусами Южного полушария, зеркала, в котором отражалось привычное небо Северного полушария, но некоторые звезды я видел впервые.
19 февраля
Трансляция неуемно горланит объявления. Оторванный от человека голос оповещает о запланированных мероприятиях или зазывает участников экспедиции в каюту двести семнадцать. Иногда чудится совсем бредовое, вроде «получить соль для колониальных ванн».
Меня вызвали к информбюро за радиограммой.
«19/2. Радио 1 пункт. Читай ААП. Слушай море».
Отправителя нет. Странно. ААП? Это Адам Адамович Павлов?
Как бы то ни было: перед сном почитал Павлова.
Рассказ «Штормпредупреждение». Такой муторный и грязный. А ведь речь в нем о теплоходе, который погибает в бурю.
23 февраля
Ошвартовались в Монтевидео.
Небоскребы в знойном небе, на фоне высокой горы с древней крепостью на вершине. Собаки на причале. Толстый, оплывший полицейский с кольтом на бедре.
Прогулялись комсоставом по городу. Эвкалипты и сосны. Пыльные автобусы. Памятник погибшим морякам: костлявый мертвец борется с серой волной.
Вблизи город неряшлив: на тротуарах окурки, обертки, банки, бутылки. Океанский ветер метет мусор по улице Колумба. Повсюду реклама «Филипс» и кока-колы. Солдаты с автоматами у банков, парламента, президентских дворцов. Пронырливые мулаты: си, сеньор. Стадион, кладбище, кинотеатр, длинный «шевроле».
Тишина за витринами книжных магазинов. Остановился у самого большого. Переводы Ильфа и Петрова, Достоевского, Толстого, Шолохова, детективы Джеймса Хедли Чейза и Агаты Кристи. Заметил книгу-мистификацию с «2022» на обложке – из будущего, ага-ага, – называется «Век кошмаров».
Огромный крытый рынок – шумный, пестрый, с апельсиновыми, банановыми и лимонными кучами, красными мясными тушами и кольцами пряных колбас. Перекусил шашлыком и ледяной «кокой».
Все, кроме меня, купили дубленки женам и подругам.
25 февраля
Взяли курс на Сандвичевы острова.
Нарывают десны. Больно жевать твердую пишу. Что за напасть. А ведь медкомиссия перед рейсом признала мои зубы полностью здоровыми. Сходить к судовому дантисту? Страшно. Если пародонтоз, то лечение одно: рвать.
Прополоскал отваром уругвайского эвкалипта.
Покачивает посвежевший ветер. Бурые водоросли похожи на слипшиеся пряди волос.
Отключили бассейн. Включили теплый кондиционер.
Рассказ «Переполненные страхом».
Павлов великолепно передает живую человеческую речь – в диалогах без атрибуции слышатся интонации, тембр голоса, смятение, страх и ложь. Сюжет: гнев моря. Павлов повторяется.
Мы все повторяемся.
26 февраля
Утром в проливе Дрейка.
Плюс двенадцать. Безветренная зыбь. На волнах спит кашалот.
Выдали тулуп, ватные штаны, валенки на резинке и меховые варежки.
Туман. К вечеру заштормило. Колыхаемся в Южном океане.
28 февраля
– Первый пошел! – кричит старпом.
Ночная смена. Пятнышко айсберга на двадцатимильной шкале радара.
В сумрачную рубку сует нос мальчик. Худой, простоволосый, седой, будто голову присыпало пеплом. В темноте не видно глаз – черные провалы. Призрачный мальчик пугает меня. Старпом никак не реагирует. Я толкаю его, но мальчика уже нет.
Что это было?
Второй айсберг видим вживую с левого борта. Вершина айсберга теряется в грязно-лиловом тумане, уплывает.
Через пять часов – еще два айсберга. Вышли из тумана. Горизонт просматривается, но размыт, как и берег материка.
С наступлением сумерек снова видел мальчика. За окном каюты.
29 февраля
В семидесяти милях остров Южная Георгия, открытый Куком. Ослепительно светит солнце.
Достал машинку. Напечатал до обеда треть рассказа про капитана-наставника. Много историй накопилось – хватит на сборник.
Для рецензии.
Герои – абстракции. В рассказах много иррационального, которое Павлов называет изначальным, бесконечным. Бред и абсурд начинают раздражать и, надо признать, пугают. Лобовая открытость кошмара. Угадывающиеся за текстами аномалии. Писатель будто потерял контроль над книгой (и собой?), и она превратилась в поток безумств.
Не хотел касаться этой темы, но…
С прошлым рецензентом Павлова случилась смутная история. Рецензент загремел в психушку. «Поплохело последнему товарищу от сочинений Адама Адамовича», – пошутил редактор. Я, конечно, свято верю в силу литературы, но… Хотя давайте порассуждаем. Выстроим цепочку.
Павлов страдал от психической хвори – и впустил ее, как червя, в книгу. Сборник Павлова пошатнул душевное равновесие рецензента.
Или Павлов лишился рассудка, работая над «Морскими пейзажами»? Что первично? Безумие или книга? Книга или безумие?
1 марта
Антарктические воды.
Парочка пингвинов жмутся друг к другу на крошечном айсберге. Тюлени вальяжно загорают на берегу. Кружат поморники.
Простудился. К больным, удлинившимся, расползающимся в стороны зубам добавилась ангина. К врачу так и не ходил. Полощу.
Ход восемь узлов. Видимость – пятьдесят метров. Круговерть мороси и тумана в свете прожекторов. Экран радара залеплен отметками айсбергов. Айсберги движутся – об этом говорят светящиеся хвосты.
После вахты лег спать. Снились кошмары. Что-то большое и белое.
«Морские пейзажи». Ну не подходит название, умиротворенное, созерцательное, всем тем дикостям, что прячутся внутри сборника. И морем в большей части рассказов пахнет разве что по ветру, издалека. Назвать бы «Человеческие пейзажи»… Или здесь некий смысловой кувырок? Например, морские пейзажи – все, что останется после человека? Было и будет.
Постоянно думаю о Павлове. Что-то плохое истончило его душу, осталось в книге – как инфекционный микроб на корреспонденции.
Павлов писал книгу в море. Я читаю ее в море. Где читал ее прошлый рецензент? Был ли он моряком? Писателем-маринистом?
5 марта
Ветер крепчает. Крупная зыбь.
Острова Кандламас и Сондерс. Айсберги в проливе. Много осколков. Между морем и небом узкая щель.
Ночью ревело и свистело. Серые смерчи вихрились, ослепляли. Снег налипал на прожекторы и стекла рубки. Выйдешь на крыло мостика – ни черта не видно: глаза слезятся от ветра.
