Допустим, ты прав, Ральф; допустим, он не сможет добраться до нее, если она будет играть в картишки по маленькой в Ладлоу. Как насчет вечера? Завтра? Следующей недели? Где выход? Или она должна позвонить своему сыну и этой суке — невестке, сказать им, что она передумала насчет Ривервью-Эстейтс и в конце концов хочет отправиться туда?
Он не знал. Он знал лишь, что ему нужно время, чтобы подумать, и еще он знал, что думать конструктивно ему будет нелегко, пока он твердо не убедится, что Лоис в безопасности — по крайней мере на какое-то время.
— Ральф? У тебя опять этот потусторонний вид.
— Какой вид?
— Потусторонний. — Она резко отбросила волосы со лба. — Я придумала это слово, чтобы описать, как выглядел мистер Чэсс, когда притворялся, что слушал меня, а на самом деле думал о своей коллекции монет. Я могу распознать потусторонний вид, когда вижу его, Ральф. О чем ты думаешь?
— Я прикидывал, в котором часу ты вернешься со своей карточной вечеринки.
— Трудно сказать.
— От чего это зависит?
— От того, заглянем ли мы к Табби полакомиться шоколадными пастилками, — проговорила она тоном женщины, сознающейся в тайном пороке. — Допустим, ты поедешь прямо домой. — Тогда в семь. Может быть, в половине восьмого. — Позвони мне, как только вернешься. Позвонишь? — Да. Ты хочешь, чтобы я убралась из города, верно? Вот что на самом деле означает этот потусторонний взгляд.
— Ну...
— Ты думаешь, это противное лысое существо хочет причинить мне вред, да? — Я думаю, это возможно. — Что ж, но он может причинить вред и тебе!
— Да, но…
Но насколько мне известно, Лоис, он не носит никакие из моих украшений.
— Но что?
— Со мной все будет в порядке до твоего возвращения, вот и все. — Он вспомнил то презрительное замечание, которое она отпустила про современных мужиков, тискающих друг друга в объятиях и распускающих слюни, и попытался грозно нахмуриться. — Отправляйся играть в карты и предоставь все мне, по крайней мере пока. Это приказ.
Кэролайн или расхохоталась бы, или разозлилась, услышав такую опереточную фразу. Лоис же, принадлежавшая к совершенно другой школе женского мышления, лишь кивнула с благодарностью за то, что ее избавили от необходимости принимать решение. — Хорошо. — Она взяла его за подбородок и потянула его вниз, чтобы заглянуть прямо ему в глаза. — Ты знаешь, что делаешь, Ральф?
— Нет. Во всяком случае, пока нет.
— Хорошо. Пока ты хоть это признаешь. — Она положила ладонь ему на плечо и нежно поцеловала в уголок рта. Ральф ощутил радостный и благодарный прилив тепла к своей мошонке. — Я поеду в Ладлоу и выиграю пять долларов в покер у этих глупых женщин, которые вечно стараются поскорее набить брюхо. А вечером мы обсудим, что нам делать дальше. Идет?
— Да.
Ее легкая улыбка — больше в глазах, чем на губах, давала понять, что они, может быть, не просто поговорят а займутся кое-чем еще, если Ральф отважится… А в этот момент он ощущал в себе настоящую отвагу. И даже суровый взгляд мистера Чэсса с его места на телевизоре не мог помешать этому чувству.
1
Было без четверти четыре, когда Ральф перешел через улицу и одолел короткое расстояние до собственного дома. На него снова наваливалась усталость; он чувствовал себя так, словно он не ложился спать столетия три, не меньше. И в то же время он чувствовал себя лучше, чем за все время после смерти Кэролайн. Более собранным. Более самим собой.
Или, может быть, ты просто хочешь верить в это? В то, что человек не может ощущать себя таким несчастным без какой-то положительной компенсации? Замечательная мысль, Ральф, только не очень реалистичная.
Хорошо, подумал он, так, может, я просто немного смущен сейчас.
Он и в самом деле был смущен. Равно как и напуган, оживлен, сбит с толку и немножко возбужден сексуально. Однако одна мысль ясно разливалась в этой смеси эмоций — одна вещь, которую он должен сделать прежде всего: он должен помириться с Биллом. Если потребуется извиниться, он сумеет сделать это. Быть может, ему даже следует извиниться. В конце концов, не Билл пришел к нему и сказал: «Эй, старина, ты ужасно выглядишь, расскажи-ка мне обо всем». Нет, это он обратился к Биллу. Он решился на это с плохим предчувствием, это правда, но это не отменяет факта…
О Господи, Ральф, что же мне с тобой делать? Это был удивленный голос Кэролайн, говорящий с ним так явственно, как в первые недели после ее смерти, когда он пытался справиться с самым страшным своим горем, мысленно обсуждая с ней каждую мелочь… Порой даже вслух, если ему случалось остаться одному в квартире. Это Билл вышел из себя, а не ты, родной. Я вижу, ты и теперь стараешься грызть себя по малейшему поводу точно так же, как и раньше, когда я была жива. Наверное, какие-то вещи никогда не меняются.
Ральф слабо улыбнулся. Ага, верно, может быть, какие-то вещи и впрямь никогда не меняются, и, возможно, в ссоре и впрямь было больше вины Билла, чем его собственной. Но вопрос состоял в том, хочет он или не хочет лишиться общения с Биллом из-за тупой ссоры и ослиного упрямства, разбираясь в том, кто был прав, а кто виноват. Ральф полагал, что нет, и если это стоит извинения, которого Билл на самом деле не заслужил, то что тут такого ужасного? Насколько ему известно, ни у кого язык не отсохнет от двух коротеньких слов: «Прости меня». Кэролайн у него в мозгу отреагировала на эту мысль с бессловесным сомнением.
«Ничего, — сказал он ей, идя вверх по дорожке к дому. — Я делаю это для себя, а не для него. Или для тебя, если уж на то пошло».
Он поразился и восхитился тем, каким виноватым заставила почувствовать его эта последняя мысль — почти как если бы он совершил святотатство. Но от этого мысль не стала менее истинной.
Он стал рыться в своем кармане, ища ключ, но увидел, что к двери пришпилена записка. Ральф поискал очки, пока не вспомнил, что оставил их наверху, на кухонном столе. Он отодвинулся и сощурился, чтобы разобрать каракули Билла:
Дорогие Ральф, Лоис, Фэй и все остальные!
Я, наверное, проведу большую часть дня в Домашнем Центре Дерри. Позвонила племянница Боба Полхерста и сказала мне, что на сей раз скорее всего по-настоящему: бедняга почти перестал бороться. Палата 313 в блоке интенсивной терапии Домашнего центра Дерри, и там, пожалуй, я меньше всего хотел бы находиться в чудесный октябрьский день, но, полагаю, мне лучше пробыть здесь до конца.
