- Зверя загоняешь, городской. Гляди, падёт от опоя. Чаще пот ему вытирай - запарился уже.
Сержант, маленький щуплый ндебеле, поджимал вывернутые губы, глядел на Манессе с досадой.
- Повесили ж на шею малька, - ворчал он. - Нос ему вытирай теперь...
Манессе, злясь, хорохорился перед сержантом:
- Вы меня ещё в деле не видали. Посмотрим, кто чего стоит.
Сержант не отвечал - грыз мундштук и уходил в протопленную бревенчатую казарму, хромая на правую ногу: память о конголезской пуле, полученной в Третью войну.
Иногда Манессе забирался на деревянные стены и оглядывал окрестности: бесконечное море ельника, стянутое неровными серыми швами речушек; слева - заросшие лиственницами холмы, шишками торчавшие из пенистого безбрежья тайги, а над ними в колючей пелене мороза - дымки становища туземцев. От форта бурым жгутом тянулась просека.
В форт забредали аборигены, меняли у солдат пушнину на сушеные листья ката. Манессе то и дело натыкался на них возле казармы. Они стояли там, зябко переминаясь в ноги на ногу, идиотские улыбки просвечивали сквозь распушенные бороды. Спрашивали, дыша в лицо рыбным запахом:
- Кат нет? Нет кат?
Манессе с отвращением отпихивал их, грозил:
- В морду дам, сволочи, если не отстанете.
Как же они были похожи на забулдыг из родного Доннебрука! Такие же вислогубые, опустившиеся, грязные. Совали под нос связки шкурок:
- Кат! Дай кат! Дай!
Солдаты гарнизона безбожно надували их, беря за щёпоть ката по пять-шесть соболей. Смеялись, глядя на удивление Манессе:
- Да они за эти листочки и сто хвостов принесут. Глянь - едва ходят уже. Кабы не кат, давно бы уже дух испустили.
По форту бегало несколько детей-полукровок, рождённых аборигенками от чёрных воинов: светлокожие и голубоглазые, с толстыми африканскими губами, они заставляли Манессе вздрагивать каждый раз, когда он смотрел на них. Солдаты играли с ними, угощали вяленым мясом и брусничным вареньем.
Местный служака, худой и высокий шона с преждевременно выступившей сединой, рассказал ему о недавнем налёте на форт:
- Думали врасплох нас застать, дьяволы волосатые. Куда там! Соседи заметили, прибежали к нам, руками машут: идут враги с севера. Мы, конечно, местных под крыло, ворота - на засов, но всех-то не втиснешь! Майор отрядил в становище двадцать человек, остальных расставил по стенам. А дьяволы только сунулись сюда, и даже связываться на стали, ринулись на соседей. Ох и пальба была там, скажу я тебе! Майор смекнул, что у наших скоро патроны кончатся, вывел, значит, тридцать человек и пошёл с ними к становищу. В крепости только десяток инвалидов и осталось. Бабы воют, дети ревут, винтовки стрекочут, туземцы вдалеке голосят - конец света! Лейтенант наш майору говорит: мол, ловушка это. Нарочно так сделали, чтобы выманить гарнизон. А тот ему: "Что ж теперь, своих бросать?". Вышли мы к становищу - а там уже рукопашная. Наши с коневодами режутся. А внизу лежат тела туземцев - видимо-невидимо. Одно на другом, вповалку. Крепко им, видать, досталось. Эти туземцы тупы как пробка, атаковали напрямик, не скрываясь, пёрли на лошадях через снег, а нашим только этого и надо. Расстреливали их как уток. Закричал наш майор: "Вперёд, ребятушки, за государя императора и родную землю!". Ударили мы на них, да так, что те кубарем с холма покатились - только их и видели. Командир их, с медвежьим черепом на башке, в плен попался. Поддели штыками его кобылу, а самого - в аркан. Когда приволокли к майору, тот с ним и толковать не стал - хотел вздёрнуть на ближайшей сосне, да следопыт отговорил. Слишком, мол, лёгкая участь для такого негодяя. Упросил майора отдать ему пленника, и самолично отрезал ему нос и уши. Сущий бес! Изуродовал да и отпустил - пускай, дескать, покажется своим, чтоб знали, какая судьба их ждёт. Будь я проклят! Дикари и есть дикари. Косят друг друга как траву. А ещё человечинкой не брезгуют, да-с! Такие у нас здесь нравы...
Через две недели выступили в поход. Солдаты расселись в передвижных крытых санях, поближе к жаровням, стали резаться в карты и кости. На кон ставили будущую добычу: меха и баб. За одну невольницу давали по тридцать горностаев или по сорок лисиц. Вели строгую учётность, иные залезали в крупные долги. На будущее взирали с поразительным легкомыслием: каждодневно подвергаясь опасности, научились жить сегодняшним днём - без глубоких раздумий, без постоянных семей, без обязательств перед кем-либо, кроме торговой компании и боевых товарищей.
Вопреки ожиданиям, до логова туземного вождя добрались без приключений. Дикари бежали, спалив свои дома. Посреди пепелища возвышалась огромная каменная идолица со сложенными на брюхатом пузе ладонями и бешеным взглядом разъятых глаз. Проводник при виде её обезумел, принялся швыряться в идолицу снегом и камнями, пробовал свалить, но только отшиб плечо. Ринулся к Вилакази, целовал ему руки, корявым языком умолял выкорчевать болваниху. Тот лишь отмахнулся. Затейники-солдаты постреляли в изваяние из винтовок, изуродовали лицо пулями. Думали, командир прикажет возвращаться, но Вилакази приказал двигаться дальше. Собаки проводника уверенно взяли след, понеслись по ледяному руслу реки.
Манессе, ободранный сослуживцами как липка (даже коня заложил в счёт будущей добычи), был отправлен в дозор. Он стоял, хмуро размышляя о своей неказистой жизни, жестокая стужа вонзала ему под рёбра острые когти, кусала за щёки, медленно сдирала кожу с костенеющих пальцев. Сквозь белесую муть в небе снежисто проступало сияние - будто огромный калейдоскоп. Плечо оттягивал ремень от винтовки. А кругом, в прозрачном режущем сумраке, застыл, точно слипся, чёрный бор и цементно отливал снег. За спиной сонно пофыркивали озябшие кони (анатолийская порода - не лучший выбор для таких краёв), а где-то вдалеке, теряясь в дымке сумрака, лениво перекликались другие дозорные.
- Первый на месте!
- Второй на месте!
-Третий на месте! - грудным голосом кричал Манессе.
Стуча валенком о валенок, он вспоминал гудящий терпкий зной в родном Лесото, и красное от жары лицо отца с пористым носом, и неунывающего деда с окладистой белой бородой. Тая от этих мыслей, смаковал грядущее возвращение - непременно в достатке и славе. Первым делом выкупит обратно дом. Затем по примеру деда займётся морскими перевозками. Или приобретёт пекарню - ту самую, где его возили носом по кирпичному полу. То-то удивится хозяин! Но сначала нужно рассчитаться с долгами...
Тут-то его и накрыли. Кто-то прыгнул ему на спину - белесое небо запрыгало перед глазами, сбоку задвигалась суетливая тень. Валясь на снег, чувствуя звериное сопение над ухом, Манессе изумлённо заворочался, попытался сдёрнуть с плеча винтовку, патронташ с сухим шорохом хряпнулся на снег. Над Манессе нависла человекоподобная тень (в полумраке загорелись зелёные светлячки глаз, блеснула клыкастая улыбка), прижала его к земле. До уха донёсся странный шипящий звук, будто рядом проползла змея. Охваченный паникой, он забился, пытаясь скинуть с себя неведомую тварь, замолотил кулаками по её бокам и животу, хотел завопить, но ему заткнули рот мягкой волосатой ладонью и поволокли по рыхлым сугробам. Дуло винтовки больно било по затылку, нос обдавало смрадным дыханием неведомого пленителя, над головой смыкались чёрные снежные кроны.
