Головня покачнулся, как громом поражённый. Так вот кто - изменник! Теперь понятно, почему он, единственный из всех гостей, всегда ускользал от вражеских дозоров.
Лучина выкрикнул, вторя его мыслям:
- То-то он нам писаря дал. Тоже, небось, лазутчик. А кто у него в друзьях? Хворост с отпрысками. Потому и подарил им золотые кольца с гравировкой. А я ещё думал - за что такая честь? А оно вон за что...
Старик и Ожог загомонили одновременно:
- Навет! Разве ведали мы о том? Обольстил, проклятый лазутчик, втёрся в доверие. Каждый мог попасться - на то и демонское прельщение...
Старик, скинув рукавицы, трясущимися пальцами развязывал тесёмки на меховике, спешил достать подарок гостя, чтобы выкинуть его в снег.
Лучина, торопясь не упустить выгодный миг, напирал:
- Каждый мог, да не каждый поддался. С чего он вашу семейку так обхаживал? Чуял близкую душу, видел гнильцу...
- Врёшь, недоносок! - зарычал старик, отбрасывая приличия. - Извести нашу семью стремишься - каждый о том знает. Пара, сына моего, убили - мало тебе. Хочешь всех под корень, как пришельцы...
Вытащив из-под нательника кольцо на бычьем сухожилии, он сорвал подарок Чадника и показал всем:
- Вот он, проклятый дар негодяя. Я плюю на него - тьфу, тьфу! И швыряю его в сугроб. Пропади пропадом, коварный искус! - Хворост выкинул кольцо в темноту леса.
Лучина хотел съязвить, но Головня опередил его:
- Тихо всем! Довольно! Не хочу сейчас о об этом думать... Мы одержали великую победу. Слава о ней разнесётся по всей тайге. Давайте же отмечать её и поминать павших. - Он кинул надменный взгляд на коленопреклонённого Огонька. Тот мелко дрожал и потирал здоровой рукой раненое плечо. - Ты умрёшь как огнепоклонник. А из твоей головы я велю своим умельцам сделать чашу.
Вождь рассмеялся и зашагал к становищу.
Отплакали бабы своих мужей и сыновей, отпели воины победные песни. Мёртвым - вечная слава, а живым - новые труды и заботы.
Время научило Головню быть терпеливым. Он не торопился нанести удар, а давал врагам потешиться мнимой удачей, чтобы застать их врасплох и бить наверняка.
Спустя пять дней, когда затихли боевые пляски, а под западным склоном горы выросли новые могилы, Головня поутру позвал к себе помощников: Лучину, Осколыша и Штыря. Хлебая кислое молоко из берёзовой, с серебряным обручем, корчаги, промолвил сурово:
- К приятелям Чадника более доверия нет. Те, кто замаран дружбой с ним, должны понести наказание. Хвороста и Ожога я беру на себя, а ты, Лучина, собери бойцов и перестреляй зверолюдей. Тебе ясно?
Лучина, просветлев, закивал:
- Ясно, великий вождь. Прикажешь ли исполнять?
- Исполняй. Но быстро и тихо. Междоусобицы в становище не потерплю.
- Выполню так, что никто и пикнуть не успеет, - выпалил Лучина.
Он вышел из шатра, полный восторга перед вождём, а Головня поднялся и, накинув меховик, глянул в подвешенное на крюке зеркало с кованой рамой. Оттуда на него уставилось лохматое, густо заросшее тёмным волосом, лицо с глубоко посаженными зелёными глазами. Рассматривая себя, он промолвил отрешённо:
- Когда же выкорчуем крамолу? Топчу её топчу, а она вырастает снова и снова. - Он поднял взгляд на помощников. - А?
Те молчали, ожидая приказов. Да и кто мог ответить на этот вопрос? Ведь теперь рядом с ним не было ни Сполоха, тормошившего его совесть, ни вечно ноющего Жара, с которым так хорошо было вспоминать былое, ни Искры, умевшей изгонять тоску из его сердца. Сейчас перед ним стояли не друзья, а слуги, слепые исполнители его воли: преданные и бесстрастные. Такие, какими он сам выпестовал их.
Вождь посмотрел на них и отвёл глаза, пронзённый острым чувством одиночества.
И уже на выходе кто-то - должно быть, сама Наука? - шепнул ему на ухо: "Не будет тебе покоя, великий вождь, ибо зло никогда не отступает".
