Память у Жигмонта была не то чтобы хорошая, но скорее ее можно было бы определить как своеобразную, или, если угодно, избирательную. И сейчас он не мог вспомнить этого человека. Должно быть, не было особой нужды запоминать его.
— Нет, я не могу вспомнить вас! Мне жаль! Кто вы? Где вы меня видели?
Они стояли на лестнице. Свет фонаря рассеивал темноту.
— Я был тогда еще мальчиком! Мне и четырнадцати не минуло!
— Расскажите мне, где это было! Есть ли у нас время?
— Времени достаточно!
— Тогда садитесь на ступеньку! — Жигмонт снова улыбнулся.
— Но вы ранены, вы устали, — смущенно произнес юноша.
— У меня достанет сил выслушать интересный рассказ!
— Но часть этого рассказа, наверняка, знакома Вам!
Они по-приятельски уселись рядом на ступеньку, ступенькой ниже молодой начальник стражи поставил фонарь. Неяркий свет озарял сидящих мужчин и уходящую вверх лестницу.
Юноша начал свой рассказ.
— Когда я родился, герцогством нашим правил отец нынешнего герцога. Правлению его предшествовала длительная борьба за трон. Я полагаю, и сегодня в наших землях найдутся сторонники прежней династии. Но семью, в которой мне суждено было увидеть свет, всё это не так уж занимало. Дед мой был в порту переводчиком. Он прекрасно знал арабский и турецкий, а также греческий языки, и помогал чужеземным купцам в их торговых переговорах. Сына своего, то есть моего будущего отца, он мечтал видеть искусным врачом. И вот он отправил его в Парижский университет, снабдив определенным количеством золотых монет превосходной чеканки, а также изрядной долей наставлений.
Будущий мой отец учился прилежно, избегал дурных компаний и домой вернулся обладателем обширных познаний в лекарском искусстве. Кроме того, он умел составлять всевозможные мази и притирания, изготовлять духи и ароматические пастилки. Всё это снискало ему в короткое время довольно много клиентов. По достижении зрелого возраста тридцати лет отец мой владел несколькими домами в городе, а также тремя-четырьмя загородными усадьбами. Тогда он решил, что пришла пора обзавестись семьей. Выбор его пал на девушку из богатой купеческой семьи, скромную и хорошо воспитанную. Спустя год после заключения брака явился на свет мой старший брат Грегорио, за ним последовал я, Романо. Славный старик, наш дед, еще успел порадоваться семейному счастью единственного сына. Он не стал свидетелем печальной участи, вскоре постигшей нашу несчастную семью, ибо тихо скончался в преклонном возрасте, окруженный заботами близких.
Начальник стражи прервал свой рассказ и посмотрел на Жигмонта с улыбкой.
— Вы, должно быть, удивляетесь тому, что из памяти моей совершенно изгладилось точное число городских домов и пригородных усадеб, которыми владел мой отец! Но тяжкий гнет бедствий…
— О, я не из тех, кто живет прошлым! — Жигмонт улыбнулся своей смешливой улыбкой. — Я столько всего перезабыл! Вот и вас никак не могу вспомнить! Но рассказывайте дальше!
— Слушайте! — Романо переставил фонарь поближе. — Итак, после смерти деда достояние моего отца еще приумножилось, потому что дед за свою долгую жизнь успел кое-что скопить, и, разумеется, всё это унаследовал его единственный сын.
Мы с братом росли в богатстве и холе. Многочисленные слуги и служанки, прекрасные лошади, дорогая одежда. Отец и особенно мать радели и о нашем образовании. Нам нанимали учителей, родители желали видеть меня не менее чем доктором права, а брата Грегорио — таким же уважаемым и искусным лекарем, каким был наш отец.
Но одно дело — полет мечтаний, и совсем другое — земная жизнь! Оба мы не оправдали надежды родителей. Мне была скучна юриспруденция, еще в детстве я пристрастился к оружию разных видов и бредил битвами и походами. Брат Грегорио не проявлял ни малейшей склонности к медицине! Сумрачный и нелюдимый, он любил деревню и в сельской местности чувствовал себя куда привольнее, нежели в городских стенах.
Разумеется, я, почти ребенок, не смел ослушаться родителей и покорно корпел над постылым Кодексом Юстиниана, постылые учителя порою больно шлепали меня корешками ненавистных мне книг.
Что до моего брата, то он проявил упрямство и в конце концов отец просто вынужден был уступить ему. Отец предоставил в распоряжение Грегорио самую дальнюю свою усадьбу, где брат мой и зажил по своему усмотрению.
Но случилось так, что спустя некоторое время управляющий имением привез моему отцу письмо. В этом неприятном для отца послании дворянин, живший по соседству с усадьбой, где поселился Грегорио, уведомлял отца о том, что брат мой ведет себя крайне дурно и, в частности, соблазнил трактирную служанку из ближнего городка и сожительствует с ней бесстыдно и напоказ, нимало не заботясь о добром имени семьи, а также о мнении окрестных дворян и горожан.
Все эти сведения крайне опечалили отца. Он скрыл их от матери и решил сам поехать и узнать всё на месте; так сказать, убедиться собственными глазами в семейном нашем позоре.
Сейчас вы узнаете, почему мне так хорошо запомнилось то, что произошло вслед за получением рокового письма.
Лето выдалось погожее, теплое и светлое. Отец сказал матери, что поедет проведать Грегорио. Мать, ни о чем дурном не подозревавшая, принялась уговаривать его, чтобы он и меня взял с собой за город. Зная причину своей поездки, отец противился уговорам супруги, как только мог! Но испугавшись, что она что-то заподозрит, обещал взять меня с собой. Он собирался выехать рано утром в собственной повозке в сопровождении нескольких слуг. Я думаю, он ничего не имел бы против того, чтобы я проспал назначенное время. Но я вовсе не прочь был прогуляться за город и пробудился ни свет ни заря!
Мы двинулись в путь. Должно быть, мне и прежде случалось бывать за городом, но запомнилась именно эта поездка. Светило солнце. В полях колосились, наливаясь зрелостью, хлеба. Сельские девушки в своих грубоватых, но ярких одеждах казались естественной частицей окружавшей их природы.
К полудню мы добрались до городка, в котором находился трактир, откуда брат мой сманил служанку. Мне было свойственно обычное мальчишеское любопытство и проще всего было удовлетворять это любопытство, прислушиваясь к болтовне слуг и служанок из нашего дома. При отце, а особенно при матери они побаивались распускать языки, но меня не стеснялись, воображая, будто я еще слишком мал для того, чтобы понять, о чем они сплетничают. Таким образом, я уже знал, зачем отец отправился в деревню.
Трактир представлял собою двухэтажное строение с наружной лестницей. На втором этаже помещались комнаты для приезжающих. Видимо, трактирщика уже осведомили о приезде моего отца. Едва мы подъехали, как поднялась заметная суматоха, прислуга заметалась по двору, из окон выглядывали женские лица. Всё это я с интересом разглядывал.
