грудь и оторвала его от добычи. Ловко накинув на голову птицы маленький колпак и все так же держа ее на перчатке, девушка наклонилась за зайцем. Лапки животного она опутала веревкой и привязала ее к своему поясу. А после этого пошла обратно по своим следам. Когда она проходила мимо, я приподнял фуражку, и она едва заметно кивнула в знак приветствия.
Я был так восхищен открывшейся картиной, что мне и в голову не пришло искать у незнакомки спасения. Однако, когда она отошла, я опомнился: если я не хочу в эту ночь спать на продуваемой всеми ветрами пустоши, то мне следует поскорее заговорить. При первых моих словах она заколебалась, а когда я подошел к ней, мне показалось, что в ее прекрасных глазах мелькнул страх. Я смиренно объяснил ей свое неприятное положение, она вспыхнула, с любопытством оглядывая меня.
– Очевидно, что вы не из Керселеца, – сказала она.
В ее нежном голосе не было и следа бретонского акцента, мелодия ее речи была мне незнакома, и все же казалось, что я слышал подобную речь когда-то раньше, в ней чувствовалось что-то странное и неопределимое, похожее на мотив старинной песни. Я объяснил, что приехал из Америки и впервые в Финистере [8], охочусь ради собственного развлечения.
– Американец, – повторила она тем же мелодичным голосом. – Я никогда прежде не встречала американцев. – С минуту она помолчала, потом, взглянув на меня, добавила: – Если бы вы шли всю ночь, то не смогли бы добраться до Керселеца даже в сопровождении проводника.
Веселенькая новость!
– Мне бы найти крестьянскую хижину, где можно было бы поесть и переночевать.
Сокол у нее на запястье заклекотал и помотал головой. Девушка погладила его блестящие перья и посмотрела на меня.
– Посмотрите вокруг, – мягко сказала она. – Видите край болот? Север, юг, восток, запад. Видите что-нибудь, кроме вереска и папоротников?
– Нет, – ответил я. – Эти пустоши – заброшенное место. Войти сюда легко, но иногда вошедшим не суждено их покинуть. Здесь нет крестьянских хижин.
– Что ж, если вы укажете, в какой стороне Керселец, завтра мне потребуется меньше времени, чтобы вернуться туда.
В ее глазах промелькнуло выражение, похожее на жалость.
– Ах, войти на пустоши легко, довольно нескольких часов. Выйти – другое дело, это может занять столетия.
Я изумленно уставился на нее, решив, что неправильно ее понял. Прежде чем я открыл рот, она вытащила из-за пояса свисток и свистнула.
– Вам нужно присесть отдохнуть, – сказала она мне. – Вы проделали долгий путь и устали. – С этими словами она подобрала свои юбки и, сделав мне знак следовать за ней, направилась сквозь заросли папоротников к плоскому камню.
– Они придут прямо сюда, – сказала она и, присев на один край валуна, предложила мне сесть на другой конец. После свечение небес начало угасать, в розовой дымке слабо замерцала одинокая звезда. Длинный колеблющийся клин перелетных птиц плыл на юг у нас над головами, на болотах кричал чибис.
– Эта вересковая пустошь прекрасна, – тихо сказала она.
– Прекрасна, но жестока к чужакам, – ответил я.
– Прекрасна и жестока, – мечтательно повторила она. – Прекрасна и жестока.
– Как женщина, – глупо добавил я.
– О! – воскликнула она и посмотрела на меня, затаив дыхание. Ее темные глаза встретились с моими, и мне показалось, что она рассердилась или испугалась. – Как женщина, – вполголоса повторила она, – жестокие слова. – Потом, помолчав, добавила, словно про себя: – Жестоко с его стороны говорить такое!
Я принялся сбивчиво извиняться за свою необдуманную, хотя и безобидную реплику. Девушка казалась такой встревоженной, что я решил, что сболтнул нечто ужасное, сам того не зная, и, обливаясь потом, припомнил ловушки, которые французский язык расставляет для иностранцев. Пока я пытался исправить впечатление, с пустоши донеслись голоса и девушка поднялась на ноги.
– Нет, – сказала она с легкой улыбкой на бледном лице. – Я не приму ваших извинений, сударь, но уверяю вас, вы ошибаетесь. И это будет моей местью. Смотрите, вот идут Хастур и Рауль.
В сумерках показались две мужские фигуры. У одного на плечах висел мешок, а другой нес перед собой обруч, словно официант поднос. Обруч был привязан ремнями к его плечам, и по краю сидели три сокола в колпаках и со звенящими колокольцами. Девушка подошла к сокольничему и быстрым движением отправила своего сокола на обруч, там он быстро устроился между своими товарищами, а те покачали головами в колпаках и взъерошили перья, колокольцы на их ремешках вновь зазвенели. Второй мужчина шагнул вперед, почтительно поклонился, забрал зайца и бросил его в мешок.
– Это мои ловчие, – объяснила девушка, поворачиваясь ко мне с мягким достоинством. – Рауль – хороший сокольничий, когда-нибудь я сделаю его обер-егермейстером. Хастур бесподобен. – Двое молчаливых мужчин вежливо поклонились мне. – Я сказала, что докажу вам, как вы ошибались, сударь, – продолжала она. – Моя месть будет состоять в том, что вы окажете мне любезность и в моем доме найдете пищу и кров.
Прежде чем я успел ответить, она заговорила с сокольничими, и те сразу двинулись через вересковую пустошь. Милостивым жестом она предложила мне следовать за ней. Не знаю, сумел ли я убедить ее в своей глубочайшей благодарности, но она, казалось, слушала меня с удовольствием, пока мы шли по росистой траве.
– Вы не устали? – спросила она.
В ее присутствии об усталости я совсем позабыл и сказал ей об этом.
– Ваша галантность выглядит несколько старомодной, – сказала она, а когда я смутился, тихо добавила: – О, мне это нравится. Мне нравится все старомодное. Так приятно слышать от вас красивые речи.
Болота вокруг нас затихли под призрачной пеленой тумана. Ржанки перестали кричать, замолкли сверчки и прочие мелкие луговые создания, но мне казалось, что, как только мы удалялись, они вновь заводили свои песни. Двое высоких ловчих шагали по вереску далеко впереди нас, и слабый перезвон колокольчиков долетал до наших ушей как бы издалека.
Внезапно из тумана выпрыгнула великолепная гончая, за ней еще одна, и еще, и еще, и наконец полдюжины псов запрыгали вокруг девушки, идущей рядом. Она ласкала и гладила их рукой в перчатке, разговаривала с ними в причудливых выражениях, которые запомнились мне из старинных французских рукописей.
Затем соколы на обруче, который нес ловчий впереди, принялись бить крыльями и кричать. Откуда-то за пределами видимости донеслись звуки охотничьего рога. Собаки бросились на его зов и исчезли в сумерках, соколы захлопали крыльями и тревожно закричали на своем насесте, а девушка начала напевать песню рога. Ее чистый голос мягко зазвучал в ночном воздухе.
Chasseur, chasseur, chassez
