— И где же она тогда? Что-то я не вижу никакой розовой штуковины.
— Я тоже, — кивнул Трент. — Но я точно помню, что они ее клали. Точно помню. — Он снова, сощурясь, заглянул в щель. — Этот металл в стене — нечто новое. Интересно, сколько его тут и как далеко он заходит. Только здесь, на третьем этаже, или же…
— Или что? — Лори смотрела на него большими круглыми глазами. Ей стало почему-то страшно.
— Или он распространился по всему дому, — все так же задумчиво протянул Трент.
На следующий день, после школы, Трент созвал на собрание всех четверых детишек Брэдбери. Правда, начало получилось немного скандальное. Лисса обвинила Брайана в том, что тот проболтался — и «это несмотря на страшную клятву». Страшно смутившийся при этом Брайан, в свою очередь, обвинил Лори в том, что она, проболтавшись Тренту, приговорила тем самым душу матери к страшным мукам. Правда, он не слишком отчетливо представлял, что такое душа (все Брэдбери были унитариями[3]). Однако не сомневался, что Лори приговорила их маму к аду.
— Что ж, — ответила на это Лори, — в таком случае, Брайан, ты должен взять на себя часть вины. Потому как именно ты втянул маму в эту историю. Заставил всех нас клясться ее именем. Уж лучше б ты заставил меня поклясться именем Лью. Тогда бы он точно отправился в ад.
Лисса, которая была еще слишком мала и слишком добросердечна, чтоб желать хоть кому-то оказаться в аду, не выдержала и расплакалась.
— Да тихо вы все! — прикрикнул на них Трент. А потом обнял Лиссу и начал утешать и баюкать, пока она окончательно не успокоилась. — Что сделано, то сделано. А все, что ни делается, как мне кажется, только к лучшему.
— Ты и правда так считаешь? — спросил Брайан. Если Трент говорил «к лучшему», он, Брайан, был готов умереть, защищая это мнение. Оно не подлежало сомнению, но ведь Лори действительно поклялась именем мамы.
— Нам надо расследовать это странное явление, а мы тут сидим и только напрасно тратим время на пустые споры, кто первым нарушил клятву. Так мы ничего не успеем сделать.
Трент многозначительно покосился на настенные часы, висевшие в его комнате, где они собрались. Уже двадцать минут четвертого. Ничего больше говорить ему не пришлось, и так было ясно. Мать их встала утром, чтобы подать Лью завтрак — два яйца «в мешочек» с тостами из зерна грубого помола и мармелад, без которого он никак не мог обойтись. Но после этого сразу же легла обратно в постель, где и оставалась по сию пору. Она страдала от ужасной головной боли, приступов мигрени, которые порой длились по два-три дня и безжалостно терзали ее беззащитный (и зачастую затуманенный) мозг. А потом вдруг отпускали, и месяц или два все было нормально.
Так что она просто не сможет подняться на третий этаж и посмотреть, чем это заняты там ее дети. Но что касается Папы Лью — то была совсем иная история. Учитывая, что кабинет его располагался почти в самом конце коридора, рядом с заветной щелочкой, они могли избежать его внимания — и любопытства, — проводя исследования лишь в его отсутствие. Именно об этом и напоминал многозначительный взгляд Трента, брошенный на настенные часы.
Семья возвратилась в Штаты за добрых две недели до начала занятий у Лью, но стоило ему оказаться в десяти милях от своего колледжа, как он почувствовал, что просто не может обойтись без него ни минуты, как рыба не может обходиться без воды. И вот каждый день он отправлялся туда примерно около полудня, с портфелем, битком набитым бумагами, которые он насобирал в различных исторических местах Англии. Он говорил, что идет разбирать и рассортировывать эти бумаги. Но Трент утверждал, что Папа Лью просто засунет их в один из ящиков письменного стола, затем запрет кабинет на ключ и прямиком отправится в университетский кафетерий на историческом факультете, где будет пить кофе и сплетничать со своими дружками. Хотя относительно недавно Трент обнаружил, что если ты являешься преподавателем колледжа и у тебя есть друзья, люди могут счесть тебя просто тупицей. Потому как никаких друзей у преподавателей колледжа быть не должно, есть только коллеги. Короче, в данный момент дома его не было, что как нельзя более кстати, однако он мог вернуться в любой момент, от четырех до пяти, и тогда все осложнится. Тем не менее некоторым временем они пока располагают. Но его совсем немного, а потому он, Трент, просто не намерен тратить его попусту на выяснение того, кто поклялся и чем.
— Слушайте сюда, ребята, — сказал он и тут же с радостью заметил, что все они действительно слушают его, забыв о разногласиях и спорах, с трепетом предвкушая расследование. Особенно возбуждала их мысль о том, что ему, Тренту, не удалось пока объяснить значение обнаруженного Лиссой явления. Ведь все трое до определенной степени разделяли веру Брайана в Трента. И раз Трент озадачен, раз он действительно считает, что они наткнулись на нечто странное и необычное, значит, так оно и есть.
Лори заговорила первой. От имени всех. «Ты только скажи, что нам делать, Трент. И мы сделаем».
— Ладно, — сказал Трент. — Прежде всего нам понадобятся кое-какие вещи. — И он набрал в грудь воздуха и начал перечислять.
И вот они снова собрались у щели в стене, в конце коридора на третьем этаже, и Трент, приподняв Лиссу, попросил ее посветить в щель маленьким карманным фонариком — его использовала мама, обследуя глаза, уши и носы ребятишек, когда те неважно себя чувствовали. Все они снова увидели металл; он был не слишком блестящий, а потому лучи фонарика отражались от его поверхности не очень ярко. Но все равно тусклый шелковистый отлив был заметен. По мнению Трента, то была сталь. Сталь или какой-то сплав.
— А что такое сплав, Трент? — спросил Брайан.
Трент молча покачал головой. Он точно не знал. Потом обернулся к Лори и попросил дать ему дрель.
Брайан с Лиссой обменялись встревоженными взглядами, Лори протянула дрель. Взяли они ее в мастерской, в подвале — то было единственное оставшееся в доме помещение, до сих пор целиком и полностью принадлежавшее их настоящему отцу. За все время женитьбы на Кэтрин Брэдбери Папа Лью спускался туда раза два, не больше. Даже младшие дети знали это, не говоря уже о Тренте и Лори. И ничуть не боялись, что Папа Лью заметит отсутствие дрели; их беспокоило другое — дыры в стене его кабинета. Правда, ни один не высказал этой мысли вслух, но Трент прочел все по их встревоженным физиономиям.
— Вот, поглядите, — сказал он и протянул дрель так, чтобы все могли ее хорошенько рассмотреть. — Вот эта штука называется сверлом. Видите, какое оно тонюсенькое? Как кончик иголки. И поскольку дырки мы будем сверлить под картинами, никто ничего не заметит. И беспокоиться, думаю, не о чем.
