class="p1">– Главное – не смотри, – отозвался Витя не оборачиваясь. – Они безвредны, если их игнорировать. Увидел – выкинь из головы, не думай, не представляй себе. Тут многие не имеют формы и получают ее из чужого разума. Увидел что-то смутное, начал представлять, – и оно впитывает эту форму, сосет твое воображение, как кровь, становится реальным. Страх открывает для них доступ. Так что не оглядывайся и не очкуй.
– Что это за твари? – спросил Гриша.
– Объедки человечества. Ошметки. Даже не души умерших, а… черт знает что. Насколько я понял, тут обитают наши будущие мертвецы.
– Будущие? Что это за фигня?
– Понимаешь, – Витин голос, казалось, блестел от испарины менторского удовольствия, – мы очень близки к смерти, носим ее в себе. И у всех здесь, в этом мире, появляются как бы двойники – из забытых воспоминаний, прожитых эмоций, дурных снов. Мы как бы не отправляемся в загробный мир целиком, а опадаем сюда частями, постепенно, как перхоть. И эти части самостоятельны. Они похожи на своего хозяина, как ксерокопия паспорта – на оригинал. Это как отпечаток в грязи, возникший до того, как в грязь наступили.
– Ну и хрень!
– А когда человек совсем умирает, – продолжал Витя, – то становится добычей своих двойников, и эти его формы выслеживают свой прототип, набрасываются на него и пожирают, пока не обглодают до полного ничто. И потом грызутся друг с другом, чтобы выгрызть остатки подлинной человеческой сущности, которую растерзали. Короче, уничтожают сами себя вместе с последними проблесками человеческого. Это место – что-то вроде желудка и кишечника для нашей реальности. Да, Гринь. Мы все закончим здесь, в самоубийственном самопожирании. Причем в коллективном самопожирании, что хуже всего. Не так страшно убивать себя в одиночку, как убивать себя коллективом из собственных расщепленных форм. Всякое «я» будет дробиться на бесчисленные «мы», а «мы» – распыляться до полного единого «ничто».
Гришу передернуло от холодка, скользнувшего по позвоночнику. Мозг едва переваривал мысль о том, что однажды и он рассыплется на груду таких вот пережеванных ошметков.
– Откуда ты все это знаешь, Вить?
– Сказал же, экспериментировал…
Грише показалось, что брат смутился, подбородок его задергался – так происходило всегда, когда Витя вспоминал что-то страшное или постыдное. Он явно не хотел открывать никаких подробностей о том, как добывал эти сведения.
– Глянь! – Витя оживился, показывая пальцем на очередное здание. – Там!
Бледный силуэт мелькнул в одном из окон. Братья бросились к зданию.
Внутри они поднимались по искривленным лестничным маршам, и здесь уже Гриша был первым. На одном из этажей он заглянул в перекошенный дверной проем и в углу пустого помещения увидел две фигуры, вжавшиеся друг в друга.
– Макс! – закричал он, рванувшись и перепрыгивая через бездонную дыру в перекрытии.
Он еще не разглядел сына, но чутье толкало вперед – и не зря.
Макс лежал на пыльном полу, а рядом сидело, обхватив мальчика паучьим множеством тонких рук, сгорбленное существо и старательно обцеловывало его темя, щеки, губы.
Гриша застыл в ужасе, рассмотрев лицо твари. Приблизился запыхавшийся Витя, положил брату ладонь на плечо.
– Спокойно, Гриня, спокойно!
У мерзкой твари, похитившей ребенка, было лицо Леры, бессмыслица зияла в ее глазах.
– Это не она, – шептал Витя над ухом, – это ее… осадок. Что-то, что она потеряла при жизни. Берем Макса осторожно. Одно резкое движение – и она очнется. Здесь очень опасны гнев, ярость, грубая сила – то, что напоминает им о жизни. Лера в сумке, наверное, сопротивлялась, дралась за Макса и «расплескала» себя, напитала эту тварь силами. Нужно действовать тихо, спокойно, даже с нежностью. Это их парализует.
– С нежностью? – горько усмехнулся Гриша, начиная закипать. – Так ты мою жену?..
– Это не она. Копия с ее копии. Успокойся!
– Успокойся? Ты трахал копию моей жены и говоришь «успокойся»? Да как я вообще тебя пущу теперь…
– Да тихо ты, мать твою! – прошипел Витя и застыл, прислушиваясь.
Гриша замолк. Где-то вдалеке раздался шум, будто с циклопической горы мусора сошла лавина и кубометры пыли взметнулись в воздух, сливаясь в печальный и усталый выдох.
– Слушай, нас уже давно заметили, это далеко не всегда страшно, но тут есть такие гадины, что лучше их не будить. Короче, забирай Макса, и валим отсюда! Только осторожно…
Братья начали аккуратно и бережно отрывать тонкие руки твари от мальчика. Худые пальчики то и дело по-обезьяньи вновь цеплялись за Макса, за руки братьев. Какая-то изжеванная копия Леры, это существо сопротивлялось слабо, неуверенно, точно животное, получившее смертельную инъекцию на столе ветеринара, и жалобно скулило:
– Ангел мой! Мой! Ангел! Еще хоть капельку тепла…
И вот Гриша уже держал сына на руках. Мертвенно-бледный, слишком легкий, неподвижный – тот казался куклой. Глаза-стекляшки влипли в небытие. А тварь все лепетала что-то неразборчивое, и Витя завороженно вслушивался в идущий по кругу бред о тепле, жизни, ангелах и о том, что даже ангелам суждено обратиться в пепел и бесконечно разлагаться на составляющие в этой обители смертной сени, а каждая из составляющих будет тосковать и страдать, многократно преумножая эту скорбь.
Гриша потянул брата к выходу.
– Пойдем!
Шум приближался. Странный шум, он словно сворачивался сам в себя, закручивался водоворотом, выплескивался вовне и тут же всасывался внутрь. Чудилось, будто чье-то пыльное дыхание касается затылка, играет волосками на шее.
– Вить, нам надо идти!
– Да-да, – задумчиво кивнул Витя, стряхивая с себя колдовские путы шепота, но глаза его так и остались остекленевшими. – Спустимся вниз. Елизара лучше не звать внутри зданий – тут все рухнет к едреням.
– Зачем она его забрала? – спросил Гриша на лестнице.
– Может, материнский инстинкт. Или хотела пожрать, но не смогла. Он же не Лера, хотя в нем ее кровь, а это привлекло тварь. Я тут сам во многое не врубаюсь. Мы для них как бы ангелы, светочи из высшего мира. А с ангелами знаешь что делают?
– Что?
– Им поклоняются. А еще их насилуют и пожирают.
* * *
Окна на лестнице отсутствовали, но все было видно – и обшарпанный бетон, и крошащиеся ступени, и кривые, как оплавленные, перила. Казалось, в этом странном мире нет разницы между светом и его отсутствием.
– Ты заметил, – внезапно спросил Гриша, – что лестничные марши стали длиннее?
– И верно… – Витя замер на месте и удержал брата за плечо. – Я думал, меня уже глючит…
Они остановились на середине лестничного пролета и принялись осматриваться, пытаясь оценить расстояние до верхней и нижней ступенек. Максим лежал неподвижно на руках у Гриши, и тот то и дело прислушивался – дышит ли сын.
– Твою-то маму слева направо! – пробормотал Витя. – Лестница удлинилась вдвое!
– Ты уже видел такое? Знаешь, что делать?
