Создатель Лун с иллюстрациями Сантьяго Карузо - Роберт Уильям Чамберс

Она радостно засмеялась:

– О мой храбрый сокол, так ты вернешься на мой зов?

– Я ваш, – серьезно ответил я.

Румянец залил ее щеки, и она вновь подняла пальчик:

– Так слушайся же графиню Жанну д'Ис.

Она погрузилась в задумчивость, глаза ее неотрывно следили за летними облаками.

– Филипп, – произнесла она наконец.

– Жанна, – прошептал я.

– Вот и все. Филипп и Жанна.

Она протянула мне руку, и я коснулся ее губами.

– Добейтесь меня, – сказала она, и на этот раз тело и душа говорили в унисон. После неловкого молчания она добавила: – Давайте лучше поговорим о соколиной охоте.

– Начинайте, – предложил я. – Итак, вы поймали сокола…

Жанна д'Ис взяла меня за руку и рассказала, как с бесконечным терпением молодого сокола приучают садиться на запястье, как мало-помалу он привыкает к звенящим колокольцам и к ремешкам на лапах.

– Сначала их кормят досыта, – рассказывала она. – Потом постепенно уменьшают корм, который в соколиной охоте называют паштетом. По прошествии многих дней эти птицы привыкают слетать на запястье за пищей. Паштет привязывают к концу веревки, или леурра, и учат птицу подлетать, как только ловчий начинает крутить леурр над головой. Сначала я роняю паштет, и, когда подлетает сокол, он находит пищу на земле. Через некоторое время он учится хватать ее в движении, когда леурр крутят над головой или тянут к себе. После этого сокола легко научить нападать на дичь, ведь он уже почувствовал вкус к охоте.

Раздался пронзительный крик одного из соколов, и Жанна встала, чтобы поправить ремешок, но птица все еще хлопала крыльями и клекотала.

– Осторожно, Филипп!

Я огляделся и сначала не увидел ничего, что вызывало у птицы беспокойство. Теперь уже все соколы присоединились к ней. Затем взгляд мой упал на плоский камень у ручья, с которого вскочила девушка. Серая змея медленно ползла по валуну, и глаза ее сверкали на плоской треугольной голове, как капли воды.

– Змея…

– Ведь она не ядовита? – спросил я.

Девушка указала на черное V-образное пятно:

– Это верная смерть, гадюка.

Я наблюдал, как змея медленно выползает по гладкому камню на солнечный свет. И шагнул вперед, чтобы рассмотреть ее поближе, но Жанна схватила меня за руку.

– Нет, Филипп, я боюсь!

– За меня?

– Да, Филипп, я люблю тебя.

Тогда я обнял ее и поцеловал в губы, повторяя без конца одно слово:

– Жанна, Жанна, Жанна.

Когда она, дрожа, прильнула ко мне, я почувствовал, как что-то кольнуло меня в ногу, но не придал этому значения и был укушен снова. Острая боль пронзила меня. Я заглянул в нежное лицо Жанны д’Ис, целуя, приподнял и оттолкнул от себя. Затем, наклонившись, оторвал гадюку от лодыжки и растоптал ей голову. Помню слабость и оцепенение. Помню, как упал на землю. Сквозь медленно стекленеющие глаза я видел белое лицо Жанны, склоненное надо мной. И когда свет в моих глазах погас, я все еще чувствовал ее руку на своей шее и бархатную щеку на холодеющих губах.

* * *

Я открыл глаза и в ужасе огляделся. Жанна исчезла. Я видел ручей и плоский камень, раздавленную гадюку в траве, но соколы и пни исчезли. Я вскочил на ноги. Сад, деревья, подъемный мост и обнесенный стеной двор исчезли. Я тупо уставился на груду серых развалин, увитых плющом. Между ними проросли огромные деревья. Я пополз вперед, волоча одеревеневшую ногу, и тут с верхушки дерева слетел сокол, взмыл ввысь и, описывая сужающиеся круги, исчез в облаках.

– Жанна! Жанна! – закричал я, но голос замер у меня на губах. Я упал на колени в траву. По воле Божьей, сам того не ведая, я стоял на коленях перед разрушенным каменным храмом в честь Скорбящей Божией Матери. Я увидел печальное лицо Девы, вырезанное из холодного камня. Я увидел крест и тернии у ее ног и прочитал под ними:

Помолитесь о душе Жанны Исской.

Она умерла молодой

из любви к Филиппу, незнакомцу.

1573 г.

На холодной плите лежала женская перчатка, все еще теплая, благоухающая.

I

Видать, не годились они для такой работы. Они накинули веревку ему на шею и связали запястья плетьми калины, но он опять упал ничком и забился, силясь перевернуться, корчась в палой листве и расшвыривая комья земли, как ягуар, угодивший в капкан. Ему удалось вырвать у них веревку. Сжав ее в окровавленных кулаках, он впился белыми зубами в путы, раздирая джутовые волокна, стараясь перегрызть, ослабить, развязать узлы.

Талли дважды огрел его крюком для смолы. Твердое, как камень, тело даже не вздрогнуло под глухими ударами.

Задыхаясь, облепленный перегноем и гнилыми листьями, перепачканный кровью человек сел на земле и свирепо уставился на обступивших его мужчин.

– Пристрели его! – хрипло выдохнул Талли, смахивая пот с загорелого лба.

Бейтс, отдуваясь, присел на поваленный ствол и вытащил револьвер из заднего кармана. Человек, сидевший на земле, наблюдал за ним, в углах его рта выступила пена.

– Посторонись, – негромко велел остальным Бейтс, но голос и рука его дрожали.

– Кент… – проговорил он запинаясь. – Может, все-таки в петлю?

Человек на земле обжег его яростным взглядом.

– Тебе ж так и так помирать. – Бейтс очень старался, чтобы это прозвучало убедительно. – Каждый тебе это скажет, кого хошь спроси. Спроси вон Сойера-Левшу, спроси Дайса, Морковку… Все скажут: его надо вздернуть. Правда же, Талли? Бога ради, Кент, не упрямься. Дай парням тебя вздернуть и покончим с этим.

Человек на земле засопел, но продолжал смотреть на Бейтса в упор горящими глазами.

Талли перевел дух и снова на него бросился. Взметнулась листва, захрустели ветки, пыхтя и рыча, молотя и пиная друг друга, двое катались в подлеске, пока Дайс и Морковка не опомнились и не поспешили товарищу на помощь. Левша Сойер ухватил конец веревки, но джутовые волокна разошлись – и Левша замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

– Он меня душит! – заорал Талли.

Дайс выбрался из общей свалки, пошатываясь и причитая над сломанным запястьем.

– Стреляй! – крикнул Сойер, оттаскивая Талли прочь. – Давай, Джим Бейтс! Пристрели его, бога ради!

– Посторонись! – выдохнул Бейтс, поднимаясь с поваленной коряги.

Толпа расступилась – кто вправо, кто влево, – грянул выстрел… еще один… еще… Внезапно из клубов дыма вышла