Яська оторопел. Потянулся к недвижимому Ярославу, но не успел.
За спиной утробно булькнуло:
— Fuer!
И Яська оглох.
Последнее, что он увидел в огневой вакханалии, это то, как разлетелась на части фигурка Ярослава. Дзинь! Словно хрусталь в мамином сервизе, пронзённый выпущенным из рогатки камешком. И больше ничего. Ни взрослых, ни детей, ни каких бы то ни было посторонних звуков. Всё замерло, словно в ожидании чего-то ещё.
А Яська долго ещё сидел на корточках, втягивая ноздрями сырой воздух и прислушиваясь к малейшему шороху.
В груди царила пустота, как будто он совершил что-то плохое, после чего пытается придумать себе несуществующее оправдание. Точно он предал, чтобы спасти собственную жизнь. Чтобы не оказаться за гранью и не ступить на Путь.
Но было уже поздно что-то менять.
28.
Яська лежал на кровати и смотрел в потолок. Голова была забита извивающимися мыслями, которые походили на клубки ядовитых змей, что так и норовят ужалить, как только ты решишься ухватить одного из гадов за хвост, в попытке подтянуть поближе, чтобы пролить свет на жуткую истину. Да, сегодня мысли казались именно такими, а оттого всё было, словно взаправду.
Перед взором то и дело возникало настороженное личико Ярослава — расстрелянного мальчика из мрачной темницы. Что сталось с ним после смерти? Куда именно он попал? Испытывал ли при этом боль или страх? Испытывал ли хоть какие-нибудь чувства?! А его соратники по несчастью, или судьбе? Девочка с косой… Озорной Огонёк… Ксанка… Взрослые… Ведь если верить Макарычу, то существуют такие миры, в которых чувствам и эмоциям просто не отведено места. Точнее место-то может и имеется, только вот населяющие эти миры существа, осознанно отреклись от высших даров. Там больше нет душевного тепла, чувства сострадания, или состояния влюблённости. Ничего-ничего! Только трезвый расчёт и стремление познать истину. Стремление к звёздам… Туда, где ещё остались миры, пропитанные эмоциональной палитрой, потому что жить без чувств — попросту невозможно. Это будет пустое существование под багровым солнцем, хотя… Какое кому до этого есть дело? Ведь чувств попросту нет, — а тогда смысл обо всём этом думать вообще?
Яська перевалился на бок. Упёрся измученным взором в стену. Вздохнул. Почему-то хотелось сделаться маленьким-маленьким, забраться в одну из спасительных щёлок и носа не высовывать. Что бы ни происходило вокруг. Хоть цунами, землетрясение или комета — всё равно. Ведь на той стороне поджидает безразличие. Тогда зачем все эти переживания?
Вот, опять! И так снова и снова, с чего не начинай! Хвост не поддаётся, извивается, а на другом конце неизменно поджидает скалящаяся голова. Поджидает с одной единственной целью: тяпнуть побольнее!
«Ясь, а Ясь…»
Яська вздрогнул. Медленно обернулся. В комнате кроме него никого не было. Чуть слышно поскрипывали половицы. Так, словно кто-то мнётся в нерешительности, не зная, как завести непринужденный разговор.
Яська сглотнул подкравшийся к горлу страх. Поднялся с кровати. Спросил дрожащим голосом:
— Кто здесь?
Ответом была тишина.
Яська поёжился. Ступил на холодный пол.
— Росинка?.. Это ведь ты?
Снова ничего.
Об оконное стекло что-то звякнуло.
Яська нездорово вздрогнул. Как кот, испугавшийся резкого звука, — так что даже шерсть дыбом! Сердце пульсировало далёкой галактикой в районе пупка, ладони взмокли, а коленки то и дело проседали, так и норовя опрокинуть под кровать.
«А там ничем не лучше, плюс непроглядная тьма, как за горизонтом… как под покрывалом…» — подумал про себя Яська, силясь совладать со сковавшим тело оцепенением.
Страх немного подотстал, и Яська сделал нерешительный шаг к окну. Затем ещё один… и ещё… Так он и продвигался, метр за метром, словно в игре, главным правилом которой, было не совершать за раз больше одного шага.
За окном раскинулась серость. Утро было туманным, хотя Яська и помнил, что накануне вечером, светили яркие звёзды. Светили перед тем, как свершиться самому страшному. Они наблюдали жуткую трагедию, что случилась десятилетия назад, но по чьей-то неведомой воле затянулась в петлю неведения, что никак не желала распутываться, даровав душам мучеников столь желанный покой. Хотя, возможно, это и был покой — иначе бы Росинка, вне сомнений, помогла! Или просто нарушила грань, как это сделал сам Яська.
Яська побледнел. Вцепился бесчувственными от напряжения пальчиками в низкий подоконник. С трудом, но всё же устоял на ватных ногах. В голове на стремительной карусели вертелось одно и то же:
«А правильно ли я поступил?! Вдруг все те люди попали в кромешный ад, и сейчас клянут моё имя похлеще определения своего мучителя! А им самим, при этом, нестерпимо больно!»
«Ещё бы, не больно, — включилось подсознание, — ведь все они — умерли. А ты заигрался уже настолько, что элементарно перестал воспринимать разницу между жизнью и смертью! Ты только послушай себя самого: ведь для тебя нет разницы между этими понятиями! Грань утрачена или осознанно стёрта кем-то или чем-то извне! Так не должно быть, если только ты не псих».
«Но тогда для чего всё это затевалось?!»
«Им что-то нужно от тебя. Что-то такое, чего лишены Они сами. Росинка неспроста говорила о бегстве. Ведь убежали даже создавшие нас! А это может говорить лишь об одном: на свет вырвалось что-то поистине ужасающее. И самое страшное — это что-то нельзя увидеть. Потому что Оно уже внутри нас».
Заныла пипка на ноге, напоминая о злобной козявке, что так легко проникла в его организм.
Яська смотрел на застывшего у калитки Кольку, и не понимал, что такое с ним происходит.
«Может и впрямь бред? Ведь если капнуть ещё глубже, обретённая истина просто затмит собою реальность! Поработит рассудок! Изничтожит сознание».
«А кто тебе сказал, что будет дозволено познать эту самую истину? Вспомни свою сестру: ещё она упоминала про «сон». Не тот сон, что мы видим по ночам. Она имела в виду забвение. Потому что только под «покрывалом» можно чувствовать себя более-менее защищённым… и то, лишь, до поры до времени».
Колька помахал рукой.
Яська отрицательно мотнул головой: его не отпустят. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Вообще никогда! Вечером приедет мама и заберёт. Потому что слонялся полночи невесть где, потому что изматывает нервы бабушке и напрочь игнорирует рамки приличия. А ещё, потому что страшно. Не ему, маме. Особенно, после того случая, когда она уже и не надеялись увидеть своего единственного сына живым.
Единственного.
Колька словно понял всё без слов. Понурил голову, но всё равно остался на месте. Он как бы давал Яське ещё одну возможность взвесить все «за» и «против». Нет, он естественно понимал, что друг вряд ли сменит обозначенную позицию, однако уходить просто так было превыше его мальчишечьих сил.
