давил, а желудок терзали спазмы. Казалось, внутри хозяйничают опарыши — в сто раз больше, чем он когда-то съел.
— Без сомнений, этот кирпич…
«Кир».
Емельянов отпил минералки.
— Руководитель, Мария Петровна…
«Мария».
Еще глоток.
— Понимаете, местечко рыбное. Если прищучить конкурентов…
«Прищучить».
Емельянов поперхнулся и закашлялся.
— Саша, ты в порядке? — участливо спросил Королевич. В пальцах он вертел «счастливую» ручку — ту самую, которую когда-то продал на самом первом собеседовании и теперь везде таскал с собой, периодически меняя стержни.
«Скотина», — выругался Емельянов в мыслях и махнул рукой. Мол, ерунда, продолжайте. Но солнце, выйдя из-за туч, вдруг блеснуло на бронзовой запонке партнера, и его перекосило.
— Вам нехорошо?
«Нехороший...» — прошипела в голове Щука.
Емельянов побелел. Рожа партнера внезапно смялась, как тесто. Вытянулась длинным, крокодильим рылом в чешуе. Волосы покрыл мох, а зубы, истончившись, полезли наружу, в кровь разрывая губы.
«Нехороший сын...»
— Александр?
— Это приступ…
— Скорую!
— Н-не надо, — прохрипел Емельянов и, шатаясь, поднялся со стула.
Небо опять скрыли тучи, и глюк исчез. Осталось одно желание: бежать.
— Подождите…
— Нельзя же…
— Да куда…
Его хватали чьи-то руки, тянули назад. Словно водоросли, в которых когда-то запутался двенадцатилетний пацан.
Но Емельянов вырвался и побежал на улицу. Место, где он когда-то срезал чешую, снова кровоточило, марая рубашку. Надо было остановиться, перевязать, но за ним несся Кир и его армия, шлепались на асфальт мушиные младенцы-опарыши. Девочка, что играла в классики, повернула вслед щучью головку, золотом клада блеснули глаза, а впереди, пылая алым, мелькнула девушка, которая…
— Манчиха!..
Он кричал — или думал, что кричал. Бежал, пытаясь поймать ускользающий любимый образ. Но, когда до цели осталось всего ничего, — девушка обернулась, на ходу превращаясь в Машу; лицо ее разошлось кровавой трещиной, и она заорала, как орали, вопили в туманном коряжнике парни, и вот уже не плоть, не кровь, а череп, кости, щучьи зубы из пустых глазниц — они в ней и в нем, они пробивают путь, пока поверх крови лезет новая чешуя, облекая его в панцирь…
Емельянов очнулся на склоне, у дерева. Мокрый, обессиленный — и без всякой крови на рубашке.
Не надо было долго думать, чтобы узнать Струковский сад. А там, через дорогу, ждала новая Набережная. Волга-матушка и бабушка, на чьей могиле он был только раз.
Кулаки сжались. Емельянов поднялся и пошел к дороге. Хватит. Добегался.
Он ждал новых галлюцинаций, чего угодно. Даже Щуку, что дельфином выпрыгнет из воды. Но этого не было. Зато была Наба — знакомая и незнакомая: без уймы закусочных и густого мясного духа, с аккуратными газонами и велодорожками. Емельянов оперся о чугунный бортик и ощутил влагу в глазах.
«Как же тут хорошо…»
Когда-то он возненавидел рыбалку. Дал себе слово, что больше никогда не притронется к снастям. Даже рыбу перестал есть. Но здесь, сейчас, Волга была спокойной, умиротворяющей. И где-то на ней, скрытый от всех на волшебном островке, лежал клад.
— По щучьему веленью… — прошептал Емельянов и осекся.
«Манчиха не хотела, чтобы ты это говорил. Она хотела, чтобы ты всего сам добился». А он…
Кровь и крики. Туман. А до этого — жестокость драки, неверие, скорбь…
Емельянов зажмурился — и увидел Машу. Машу в белом, воздушном, а рядом — баловня судьбы Королевича, которому нужны лишь ее деньги.
Когда-то и Емельянов считал себя баловнем. Везучим Емелей, что наконец выудил свою щуку.
«Дурак».
Но ветер нес запах реки, ласково гладил лицо. Блестели в далекой темноте монеты с самоцветами.
И мысль, сперва призрачная, вдруг шибанула, как боль от рака, цапнувшего палец.
Остров Щуки. Клад. Монеты и драгоценности.
«Я могу выкупить Машу. Могу спасти ее!»
Спасти от мужа, что не любит. Предложить клад, который изменит их жизни навеки.
Ведь это возможно, если снова попросить Щуку.
И если она его простит.
…Лодка плыла тихо, крадучись. Емеля орудовал веслами, слушая перекличку утренних птиц. Коряжник ждал, тая в себе несметные трофеи; из воды и тумана тянулись старые стволы, которые внизу, без сомнения, были одеты в плотные ракушечьи доспехи.
Емеля улыбался. Верил, что сегодня ему повезет. Что он обязательно поймает свою щуку. Волжского крокодила!
Все нужное было на месте: и поплавочная удочка, и ведро с мальками, и самодельный зевник от дяди Прохора, и остальное…
Как будет здорово, если он поймает ее! Так, как ловили много веков, по старинке, а не на крутой спиннинг.
Емеля знал, что щука не сдастся без боя: будет делать свечки, стараться уйти в глубину. Ничего, он справится. Лишь бы клюнула.
В дно лодки что-то стукнуло, и Емеля перестал улыбаться. Коряга? Проглядел?
Обернувшись, Емеля посмотрел на водную гладь. Все чисто.
«Показалось?»
Плеск у левого борта.
Емеля дернулся. Ничего и никого.
— Рыба это. Кто же еще? — бодрясь, усмехнулся Емеля и, доплыв до подходящего места, взял удочку.
Некоторое время он держал ее в руках, гордо глядя на плетеный шнур и поводок — друзей любого щукаря. Затем насадил живца и…
Заброс!
Потом пришло время ждать. Яркий поплавок едва заметно шевелился, отражая трепыхание малька. Скоро, очень скоро раненая рыбешка привлечет внимание хищника…
И хищник явился.
Резко дернувшись, поплавок ушел влево, на миг замер, а потом ринулся на дно.
«Подсекай!..»
Емеля вскинулся, задрав удилище. Щука — а это была, конечно же, крупная щука — стала яростно сопротивляться, пытаясь избавиться от крючка.
И ей это удалось.
— Твою ж ма-а-ать…
Щука успела обкусать карасика и скрыться. Кипя от злости, Емеля содрал с крючка останки живца и, размахнувшись, бросил в воду.
До ее поверхности оставалось около тридцати сантиметров, когда из реки выпрыгнуло это: гибкое, мшисто-бронзовое, с наростом-короной на голове. Распахнув клыкастую пасть, оно заглотило кровавый кусок и нырнуло, обдав Емелю водой.
Это была она. Та самая тварь, которую он вчера освободил.
Только теперь она была длиной в метр.
Туман будто сгустился. Мгновение спустя в дно лодки опять, точно пробуя на прочность, ткнулось что-то из воды. Словно Емеля плавал посреди Амазонки, полной пираний и крокодилов.
«Так, не ссы. Ну, рыба. Ну, мутант. Не съест же тебя? Ловим дальше».
Но Емеля понимал, что успокаивает себя, а руки предательски дрожали. А вдруг их много? Больших? Вдруг они…
«Ты в лодке. А плавать не собираешься, так? Ловим еще. А дома у дядь Прохора спросим».
Но когда Емеля, преодолев страх,
