дрожи в голосе говорит правду родителям умирающего ребенка и умудряется после этого не спиться, а работать дальше.
Доктора ждали, когда состояние Насти стабилизируется и они смогут провести вторую операцию. Которая все решит.
Нас пустили к дочери буквально на минуту, она так и не приходила в себя. Лежала в переплетении проводов и трубок, такая маленькая на огромной кровати. Бледное личико, будто эти трубки выкачали всю кровь из худенького тельца, сливалось с белой сорочкой и белыми простынями.
Моя белая девочка.
Мне не удалось уговорить Лизу хотя бы на несколько часов съездить домой, принять душ и переодеться, нормально поесть. И хоть немного поспать. Она ночевала в больнице, закидывалась кофе из автомата, пока ее лицо не потеряло цвет, совсем как у дочери. Отлучалась Лиза лишь изредка, на полчаса сбегать в церковь через дорогу.
Помню, как стоял рядом, пока она шептала что-то, склонив голову и скрестив пальцы, и не мог подобрать слов. Когда твой ребенок умирает и ты ничего больше не можешь сделать, уже неважно, во что ты веришь, неважно, помнишь ли молитвы. Нужно лишь попросить. Но я по-прежнему оставался нем, и, даже говоря на шести языках, ни в одном из них не находил слов, чтобы описать ту ненависть, которую я испытывал к себе из-за этого.
Уже позже, возвращаясь в памяти к тем временам, мне удалось отыскать причину: под высокими сводами храма я чувствовал лишь пустоту, будто сквозняк разгулялся в грудной клетке. Засмотревшись однажды под бормотание жены на распятие Христа, вспомнил прошлогоднюю поездку в Мексику и слова своего гида: «Подумай сам, кто забрал сына Божьего?»
В день операции я не смог оставаться в больнице. Давили стены, больничные запахи жгли гортань, свет ламп казался слишком ярким, резал зрачки. Хуже всего было осознавать, что где-то там, за стеной, твоя дочь лежит на столе, а за плечами у хирургов стоит Смерть, ждет одного неосторожного движения, ждет, когда…
Я попросту. Не. Мог.
Операция должна была идти несколько часов, и я выскочил на улицу, под серое небо, где холодный ветер тотчас впился в шею. Такси привезло меня домой. В квартире откупорил бутылку и смог, наконец, прокричаться. Шатался от стены к стене, так и не присев, делал глоток за глотком прямо из горла, не чувствуя ни вкуса, ни привычного тепла.
– Не смей ее у меня забирать, слышишь?! – орал в потолок. – Только попробуй ее забрать!
Я пинал мебель босыми ногами, избивал локтями дверные косяки, не чувствуя боли.
– Святая… Сука! Даже не думай!
Впервые я решился просить. Нет, даже требовать. Я был в своем праве. Но Черной Госпоже нужно подношение, и какой-то скрытой частью души, самым краем опьяненного сознания я понимал: золотого колечка, открытой и уже полупустой бутылки рома за жизнь дочери будет недостаточно.
Я поплелся на кухню. В глазах расплывалось от выпитого, очертания предметов терялись в мутной пелене.
Опустил раскрытую пятерню на столешницу, подумал и подложил разделочную доску. Ножи я привез из Японии, бутакири отлично подходил для мяса, особенно для свинины, где так важен точный разрез, чтобы не испортить волокна. Но и с костями он справлялся отлично.
Лезвие коснулось пальцев.
– Этого достаточно? – процедил я. – Хватит тебе?
Стоило слегка надавить, и на среднем пальце набухла алая капля. Я замер, будто ждал какого-то ответа, будто мог поторговаться – сколько пальцев отдать за свою девочку, – но на самом деле никак не смел решиться.
Убрал руку с доски и приставил нож к горлу.
– А сейчас?
Зажмурился, выпустил воздух из легких, да так и не нашел в себе силы вдохнуть вновь. Через шум крови в ушах пробивался тонкий писк, все нарастая, не давая сосредоточиться. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем я понял: звонит телефон.
Лиза.
Думал, она накричит на меня, проклянет за то, что бросил ее там одну. Но вновь ошибся.
– Все хорошо, – сказала она спокойно и замолчала.
Я вслушивался в тишину трубки и гадал, не показался ли мне тихий голос.
– Хорошо?
– Хорошо.
– Что говорят врачи? – В голове понемногу прояснялось.
– Говорят… – Лиза будто задумалась. – Говорят, прошло даже лучше, чем в самых смелых ожиданиях. Хирург… Он перекрестился. Думал, я не вижу. Сказал, это чудо.
В ее голосе не было радости, только облегчение, доступное лишь человеку, который едва не потерял всё, вообще всё. Радость придет позже, придут слезы и смех, а сейчас Лиза исчерпала себя.
– Ты приедешь?
– Да, конечно, – ответил я, запинаясь. – Скоро буду, уже еду…
Я отложил телефон и посмотрел на нож, который так и не выпустил из рук.
* * *
– Сначала надо срезать с костей все мышцы. Удобнее всего делать это ножом и кухонными ножницами. – Фабио блаженно щурится, вспоминая. Слюна блестит на его подбородке. – Когда избавишься от лишнего, нужен муравейник. Говорят, этот способ придумали китайцы, слышал о таком? Ждать долго, месяца три, не меньше, но результат того стоит: если кости вываривать, они становятся серыми, но трудолюбивые букашки делают их чистенькими, беленькими, хоть в анатомическом музее выставляй.
Я выслушиваю откровения Эль-Флако вот уже больше часа. Мой испанский за эти годы стал гораздо лучше, но теперь я жалею, что понимаю каждое слово. Все попытки увести тему в нужное мне русло, поговорить о связи Тощего с культом Санта Муэрте заключенный умело игнорирует и раз за разом возвращается к зверствам, которые он совершил.
– Тот алтарь получился на славу. Ты только представь! Они несколько месяцев ходили к Белой Девочке, приносили дары, просили вернуть их дочь. И даже не догадывались, что скелет в платьице и есть их малышка Паула!
Казалось, Фабио, запрокинув голову, вот-вот захлебнется собственным смехом. Я едва не захлебываюсь жгучей жижей, подступившей к горлу. Меня воротит от нарочито мягких, приторных, будто растаявшая на жаре шоколадка, интонаций. От дурацкой детской улыбочки на лице здоровяка. Он ведь нарочно меня мучает.
Чувствую слабость в ногах и ерзаю на скамейке, чтобы восстановить кровоток. Солнце печет голову. На этой стороне земного шара оно кажется другим, свет его ближе к оттенкам оранжевого. Может, все дело в пыли, а может, у меня разыгралось воображение.
В последний раз Эль-Флако попал за решетку по обвинению в похищении людей. Но совсем скоро у полиции появились новые материалы по его делу.
Наркокартель объединяет несколько семей, и не всегда между ними все гладко. Когда бароны враждуют – улицы тонут в реках крови. И Фабио, по версии обвинения, в одной из таких войн работал на передовой. Теперь ему кроме похищений приписывают еще и пытки, показательные
