демонстративно пробует большим пальцем лезвие. Это игра. Мы оба знаем – оно острое. Но я видел фото тех бедолаг, над кем картель поработал своим любимым оружием, и понимаю, что начинаю проигрывать. Чувствую, как холодеет в груди склизкий ком.
– Статью написал? – спрашивает Фабио, не глядя на меня.
– Да, но редактору еще не отправил. Она на ноутбуке.
– Хорошо.
– Ее никто не видел, клянусь, – добавляю я.
– Хорошо, – кивает Тощий, увлеченный игрой света на клинке.
– На ноутбуке пароль. Я скажу.
– Говори, – равнодушно соглашается он.
– Двести семь, ноль семьдесят… – начинаю диктовать я. Фабио кивает своему человеку, и тот лезет в мою сумку за компьютером.
– А теперь выбирай – пальцы или кисть.
Мачете со свистом рассекает воздух, словно невидимые заросли. Или плоть. Пока невидимую.
– Тебе необязательно это делать.
– Знаю, – кивает Фабио.
Чувствую, как шея покрывается холодным потом, короткие разряды электричества пробегают по позвоночнику.
– Я отвечу на все твои вопросы.
– Хорошо.
– Статья! Я перепишу ее, если захочешь. Напишу, что скажешь!
– Хорошо. Пальцы или кисть?
Мои запястья крепко примотаны изолентой, руки вцепились в подлокотники до побелевших костяшек.
– Давай, если пальцы, то просто оттопырь, – говорит Фабио спокойным, чуть ли не ласковым тоном, как ребенку. И у меня мелькает мысль: ведь он и правда, скорее всего, разговаривал так с детьми. Прежде чем их убить.
Я зажмуриваюсь.
– Нет-нет, приятель, так не пойдет! – смеется Фабио. – Одного пальчика мало, все давай. Или хочешь, чтобы я рубил по очереди?
Глубокий вдох, еще один, еще, еще… Я не слышу удара, боль разрядом трещит в висках, белая вспышка прорезает тьму, утягивает меня за собой. Больше не чувствую стула под задницей, лечу вниз, в бездонный колодец, к игре света и тени, к белым палатам и запахам больницы.
Вспоминаю, как три года назад мы с Лизой увидели нашу дочь, которая впервые очнулась после операции. Все еще бледная, но в бледности этой чувствовалась разительная перемена, будто подтаявшая на весеннем солнце льдинка готова была вот-вот сдаться под напором жизненного тепла, уступить место румянцу на детских щеках. Настя слабо улыбалась, и, могу поклясться, я не видел улыбки красивей.
– Не бойся, милая, – говорил я. – Теперь все позади.
– Не боюсь, – отвечала она серьезно. – Я боялась только в самом начале, только чуточку, честно! Было так темно, я была совсем одна. Но потом пришла тетя в красивом платье и обняла меня. Она хорошая. Она сказала: не надо бояться.
– Это я, милая. – Лиза осыпала поцелуями руки дочери, запястья, ладони, оставляла свои слезы на тонких пальцах. – Это мама, слышишь? Я всегда была с тобой, родная…
Помню, как на этих словах замерло мое сердце. Мне бы так хотелось, чтобы Настя кивнула, согласилась с мамой. Согласилась и запустила его вновь. И я точно никогда не забуду лица бывшей жены, когда она услышала:
– Нет, мамочка. Та тетя была мертвой.
…Не знаю, как долго я просидел в отключке. Мое левое предплечье стягивает жгут – Фабио не хочет, чтобы я истек кровью раньше времени, – но из четырех аккуратных обрубков все еще капает на пол. Пальцы валяются у меня под ногами. Это точно принадлежало мне? Какие-то бледные несуразные червяки, будто сделанные из воска поделки для Хеллоуина…
Меня вот-вот вывернет, и я с полминуты хватаю ртом воздух, сдерживая рвотные позывы и стараясь, чтобы муть перед глазами вновь не утащила меня в свой темный колодец.
Мои похитители, сгрудившись вокруг ноутбука, читают статью. Бормочут что-то себе под нос, вопросительно тыкают пальцами в экран. Видимо, английский дается им нелегко. Но, судя по мату, общий смысл до них все-таки доходит.
Своей матерщиной мексиканцы гордятся не меньше русских, а по витиеватости и многоэтажности она почти ни в чем не уступает нашей. У меня даже словарик специальный был, но сейчас я ловлю себя на том, как, забыв о боли, с любопытством вслушиваюсь в незнакомые конструкции.
– Что это? – Флако поворачивается ко мне, его лицо горит от злости, вот-вот начнут тлеть брови.
– Статья, – говорю, едва разлепив пересохшие губы. – Я предлагал переписать. Одной рукой будет неудобно.
– Здесь ни слова из того, что я говорил!
– Зато здесь то, как было на самом деле. – На секунду мне удается выдавить улыбку.
«Кому молятся убийцы?» – так я назвал свой репортаж об одном из самых кровавых исполнителей картеля, который, прикрываясь местным культом, убедил всех в своей невменяемости. Потому что нельзя выбраться из тюрьмы строгого режима в Мехико, не прихватив по дороге пару пуль от охраны. А вот из психушки – вполне.
Флако нависает надо мной, рычит, будто собираясь откусить мне нос. Но тут его окликает мексиканец с ноутбуком в руках, показывает в открытый документ на последний абзац.
Теперь я улыбаюсь вовсю, и, кажется, даже боль перестает рвать мою руку с таким остервенением. Знаю, что Фабио там прочтет. Помню каждую строчку.
«…по кличке Тощий, поделился своим планом на побег перед самой смертью…»
– Это шутка? – Эль-Флако смотрит на меня, будто мы поменялись ролями и теперь я прикидываюсь сумасшедшим. – Это у вас, у гринго, юмор такой? Тебе смешно?
Он снова уходит к стеллажу у меня за спиной и возвращается на этот раз с целым свертком. Аккуратно разворачивает его рядом на полу, так чтобы мне было видно, касается пальцами блестящего металла. Там и ножницы трех размеров, и ножи от широкого мясницкого до узкого филейного.
Я отворачиваюсь. От вида стали меня колотит озноб.
– Вот как будет. – Фабио наклоняется ко мне и делает первый разрез на рубашке. Я вздрагиваю, но лезвие так и не касается кожи. – Если ты не веришь в мою преданность Белой Девочке, я тебе покажу. Ты сам наденешь ее платье.
Трещит ткань, пуговица падает мне на колени.
– Когда я буду срезать с твоего скелета плоть, ты будешь кричать. А я буду смеяться. Вот это – смешно.
Еще один разрез, и я остаюсь с голым торсом. Фабио замирает с обрывками рубашки в руке. Его дружки даже делают пару шагов поближе, чтобы лучше видеть.
Будто не веря глазам, Тощий обходит меня по кругу, разглядывая мое тело, без единого просвета покрытое татуировками. Я знаю, куда бы он ни встал, с моих плеч, груди или лопаток на него будет смотреть Она.
– Кто ты вообще такой?
Святая Смерть молча скалится ему в ответ.
С другого конца склада доносится скрежет, тяжелый, тягучий, будто кто-то лениво тащит железяку по бетонному полу. Бугаи, чьи имена я так и не узнал, переглядываются и, выхватив из-за пояса пистолеты, растворяются во тьме прохода.
– Это копы? – Фабио смотрит
