то на меня, то им вслед. В его руке тоже пистолет. – За тобой следили?
Я чувствую, какой тяжелой становится голова. Говорю, и в голосе проскальзывает предательская дрожь.
– Смерть – это долг, который однажды придется отдать. Я лишь такой же должник, как и ты.
– Что ты несешь? – шипит на меня Тощий, но его прерывает грохот выстрелов.
Вдалеке между стеллажами мелькают короткие вспышки. Спустя несколько секунд все стихает.
– Альфонсо? Эль-Ниньо? – зовет Фабио, держа темноту на мушке. Темнота молчит.
– Вот только я должник честный, в отличие от тебя. – Я бы рассмеялся, будь у меня на это силы. – Ты ведь никогда не слышал Ее. Она не говорила с тобой.
– Заткнись! – Фабио кружится волчком, целясь во все проходы по очереди. Мне видно, как подрагивает его палец на спусковом крючке. – Закрой рот!
– Я знаю это, потому что Она говорила со мной.
Тощий замирает, направив на меня пистолет.
– Знаешь, что она мне сказала? – продолжаю я. – Хочешь узнать? Так спроси меня!
Одним прыжком Фабио оказывается рядом, тычет мне дулом в лоб так, что моя голова откидывается назад.
– И что же? – рычит он, и слюна из его рта летит мне в лицо. – Ну? Что же она сказала?
– Просила передать, что ей не нравится, когда отморозки вроде тебя оправдывают свое дерьмо Ее именем.
Скрежет нарастает у него за спиной, приближается. Металл по камню. Я вижу по глазам Фабио – он понял. Боюсь, слишком поздно. Он оборачивается и падает на колени перед Госпожой, пистолет отлетает к стеллажу.
Все-таки я был неправ, говоря, что в ней нет ничего красивого. Она прекрасна. Ее платье – кровавые маки на снегу. Черная кость блестит в свете лампы, как ограненный оникс. Ее коса оставляет багровый след на сером полу. Где бы она ни появилась – она привносит контраст, превращает оттенки в цвета.
– Сантиссима… умоляю, Госпожа, пощади слугу своего… – рыдает Фабио, не поднимая головы.
– Ты все делаешь неправильно, – устало шепчу я. – Говоря со Смертью, надо смотреть ей в лицо.
Замах у косы небольшой; удар резкий, хирургически точный – практики Святой не занимать. Я вижу, как рука Фабио отделяется от плеча, вижу, как хлещет кровь из распоротого бока, как вываливаются внутренности из страшных ран. Его крик стоит у меня в ушах. Смерть продолжает бить, ее платье пропитывается кровью: на белом распускаются новые цветы.
Держусь, пока край багровой лужи не касается моих кроссовок, потом желудок дает слабину и я скрючиваюсь в болезненном спазме, опустошая нутро себе под ноги. Слезы щиплют глаза, с подбородка тянется ниточка желтой слизи. Отплевавшись, выпрямляюсь.
Черная Госпожа стоит надо мной, и я слышу, как мое сердце желает вырваться из груди, как разливается под кожей тепло. Слышу железный запах крови и сладковатый – свежих цветов. Внутри все искрит от напряжения, кажется, я могу почувствовать, как пульсируют мои зрачки.
Впервые оказавшись лицом к лицу со Смертью, я понимаю, что еще никогда не чувствовал себя таким живым.
Я могу заглянуть в черные провалы ее глазниц, коснуться сердца тьмы, откуда мы вышли и куда нам суждено вернуться, где вспыхивают и тотчас гаснут мимолетные искры, которые мы привыкли называть жизнью, могу и сам погаснуть в этой тьме, раствориться в ней, понять ее…
– Нет! – Я мотаю головой, прогоняя зыбкий морок. Повторяю твердо: – Нет, не сегодня! Дочь меня не простит.
По оскалу голого черепа невозможно понять, но мне почему-то кажется, что Смерть улыбается. Сначала Ее коготь с легкостью скальпеля разрезает изоленту, которой меня привязали к стулу, затем Она наклоняется и подбирает с пола мои пальцы; те исчезают в складках платья.
Мой долг выплачен.
Смерть уходит тихо, для нее время, которое мы проведем в разлуке, несущественно. Для меня – пока еще да.
Я знаю, что будет дальше. Вряд ли я смогу идти, все-таки потерял немало крови и слабость дает о себе знать. Придется ползти по залитому красным, скользкому полу, к телефону в своей сумке.
Официальной версией для следствия, – разрубленные тела ее лишь подтвердят, – станет внутренняя разборка картеля: члены банды, пострадавшей от жестокости Эль-Флако, узнали, что он на свободе, и решили поквитаться.
А потом выйдет моя статья с «признанием» Фабио в своем плане побега, и тень этого дела больше не коснется культа Санта Муэрте. Все, как Она и задумывала.
Она оставила послание тем, кто следует за Ней.
И я позабочусь, чтобы Ее услышали.
Стану Ее голосом.
Потому что теперь все иначе. Теперь даже Смерть дорожит своей репутацией.
Он всегда любил прятаться, потому что искать скучно и чуточку страшно. Потому что… Вот ты стоишь в большой комнате у стены, считаешь, пытаясь вспомнить, что идет за цифрой шесть. То ли семь, то ли восемь. Но потом выбираешь восемь и продолжаешь, доходишь до десяти, выкрикиваешь волшебное заклинание:
– Я иду искать!
И поворачиваешься…
А дом молчит, и от этого становится больше, страшнее. Он меняется, когда звуки уходят. Что-то ломается вокруг. Что-то начинает проникать сквозь стены, заползать в темные углы и смотреть на тебя оттуда. Чуть слышно шептать непонятное.
И ты знаешь, что где-то прячутся Славик и папа. Знаешь, что, если найдешь кого-то из них, странные гости убегут. Поэтому первым ищешь папу, потому что он большой, сильный и ему сложно забиться под кровать или же залезть в шкаф. Значит, его найдешь быстрее. И тебе уже не до игр. Ты ищешь папу, чтобы тот отпугнул гостей, проникших в дом с улицы.
Ты, конечно, не плачешь. Не зовешь никого. Потому что тогда папа объявит стоп-игру, потому что он не любит капризы. И ты бегаешь по дому, шарахаясь от углов с гостями, и когда, наконец, находишь отца – то уже улыбаешься, уже не думаешь о плохом. Знаешь, что скоро придет пора самому прятаться.
Прятаться…
О, это волшебное ощущение. У Ленчика было любимое место: в шкафу, в прихожей, куда он забирался в джунгли висящих платьев, заставлял проход мамиными сумочками и коробками и замирал. Закрывал себе рот ладонью, чтобы случайное хихиканье не выдало Главного Места, и слушал. Папа никогда не искал молча. Он ходил по дому и задумчиво повторял:
– Куда же они подевались? Может быть, здесь, в прихожей?
Он открывал дверь, щелкал выключателем и разочарованно говорил:
– Нет, тут никого нет. Может быть, они в подсобке? Нет. Там темно, и они боятся.
Леня фыркал в ладошку, зная, что Славик уже несколько раз там прятался и папа каждый раз радовался смелости братика, когда заглядывал в подсобку
