понравишься – значит, ты и есть Воплощение. Не понравишься – умрёшь.
Девчонки округляли глаза, ахали, охали. Дуры. Лучше бы тянулись. Ни одна из вас не Воплощение. Как и я.
Правда ли, что Жертвы исчезают навсегда? Растворяются в танце? Если так, то я хочу быть Жертвой.
У Жертвы особая роль: сберечь живое Воплощение Искусства в этом жестоком мире. И эта роль не проста. Пуанты Марии Тальони после гастролей в Петербурге люди разорвали на куски и сожрали – и это так называемая элита, интеллигенция! Что бы они сделали с самой Тальони, окажись она в этой толпе?
Вокруг балетных звёзд всегда крутятся какие-то маньяки, полусумасшедшие фанаты. Они простаивают у служебного входа в театр из вечера в вечер, нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, пожирая глазами дверь, из которой должен появиться кумир. Они прячут руки за спиной, готовя сюрприз для него. Но что там: букет цветов или банка с кислотой?..
Воплощению не дано знать этого, но Жертва чувствует гораздо ярче – видит, слышит, обоняет, осязает. И если пожертвует собой ради Воплощения, Искусство примет её в свой невидимый мир.
Говорят, Искусство вечно живёт, но это неправда. Оно ведь мёртвое. Мёртвое само по себе. В ледяном ветре за спиной, в пробирающем до мурашек сквозняке – это оно. Вот бы узнать, в его мире – в том мире, куда попадаешь, растворившись в танце, – так же холодно?
В любом случае, я туда хочу. Здесь не могу больше.
Вот бы Воплощением оказался Стас! Я тогда буду рядом. Смогу защитить его. И когда какой-то невменяемый пронесёт-таки банку с кислотой к сцене, я увижу его в толпе. И оттолкну Стаса в самый последний момент. Вместо его лица пусть расползается жутким месивом моё. Ведь потом я исчезну. Растворюсь в танце. И никто не вспомнит меня, кроме тех, кто по-настоящему любил.
Значит, меня не вспомнит никто.
Хорошо, что я веду дневник. Спустя много лет после того, как это случится, кто-то узнает обо мне.
Глава 12
Алина
Под лестницей
До вечернего класса ещё два часа. Я сижу под лестницей и пялюсь в потолок. Замоталась в шарф и подтянула ноги к груди, спрятав их под безразмерным свитером. Здесь дико холодно. Каждый раз, когда открывается входная дверь, сквозняк задувает сюда, вниз.
Виктор, наверное, думает, что после того, что было вчера, я снова прогуляю. Ни за что. Я в академии с самого утра: теперь не залёживаюсь, чтобы не дать старухе возможности снова меня запереть. К тому же у меня мурашки при мысли о том, что придётся провести в одной квартире с ней лишний час.
Вчера после занятия меня тошнило так сильно, что я не смогла расходиться, и приступ случился прямо в раздевалке – еле до туалета добежала. Меня трясло и бросало в пот. Всё, что мешает мне: вялые ноги, слабая спина, плохая реакция – прочь, прочь, прочь! Когда я надавила на кнопку слива, всё это словно бы смылось в канализацию. Я могу танцевать очень хорошо. Могу. Могу. Могу!
Я не шла домой, вместо этого плутала по тёмным закоулкам центра. «Кто это?» Я смотрела в чёрное стекло-витрину прямо перед собой. Тёмный силуэт, как тень. Бледное лицо, впалые глаза. Морщины на лбу. Это я. Мне почти восемнадцать, а выгляжу я как ходячий мертвец. Вдруг моё лицо страшно перекосилось, рот широко раскрылся, глаза выпучились так, что заныли веки. Я беззвучно кричала. Снова. Молчаливый крик поднимался изнутри, лез к горлу, царапая гортань. Я чувствовала, что вот-вот заору на всю улицу, на весь город. Тишина вокруг. Никто не услышит. Я научилась кричать беззвучно.
Позвонил папа. Еле заставила себя снять трубку – боялась, что он по голосу поймёт, что со мной что-то не так. Но оказалось, что, для того чтобы голос звучал как обычно, много усилий не нужно. Другое дело, когда требуется и лицо подогнать – хорошо, что папа не признаёт видеозвонки.
– Ты как, дочь?
– Нормально.
– Как занятия?
– Нормально, – пауза. – Хорошо.
Последнее слово пришлось выдавить из себя.
– Деньги ещё остались?
– Да. Спасибо, пап.
– Переведу ещё на неделе, подъёмные вот-вот придут.
Киваю молча, как будто от слова «да» переломлюсь пополам.
– Дочь?
– Да.
Не переломилась.
– На выпускной-то отца позовёшь?
Пауза. Мгновение, которое мне нужно для того, чтобы собрать себя и соврать:
– Я пока не знаю, пап. Туда вроде нельзя никого… Тем более, долго ещё. Я потом скажу тебе.
– Принято. Ну, на связи, дочь.
Мне снова хотелось орать.
Я шла, ускоряя шаг, сама не зная, куда и зачем спешу. Крюк до Дворцовой, потом по Невскому. Дальше-дальше, через мост, мимо Литейного. Свернула в проулок, потом в подворотню. Здесь всегда сквозняк, пробирающий до костей. Замерла. Кто-то идёт за мной или почудилось? Обернулась. Никого. Всего лишь позёмка по следам. Вышла в гулкий тёмный колодец: во всём доме горели только три окна. «Неужели уже так поздно?» Ворвалась в подъезд. Старая дверь с лязгом захлопнулась за моей спиной.
Мама, где ты? Поговори со мной хоть раз! Один единственный раз! Я хочу к тебе! Забери меня, пожалуйста, забери!
Я орала не своим голосом. Рыдала и выла. Прижималась головой к изрисованным ледяным стенам и царапала, била их кулаками. Опустилась на грязные ступени, откинувшись на посеревшие от пыли железные перила.
Идеальная Женя уже давно спит в своей мягкой постельке. Ей простят любые выходки, а потому она спит спокойно. И ей снится завтрашний класс, где Виктор снова будет твердить, как зазубренное:
«Женечка, ещё разок для особо одарённых повторите, пожалуйста».
«Внимание на Женю – не сможете повторить, так хоть на настоящую балерину в кои-то веки посмотрите!»
«Женечка, вас прошу смотреть исключительно на собственное отражение в зеркале. Исключительно! Ничего другого вам видеть не нужно. Я бы и сам не смотрел, да работа такая».
Смотрит и рот кривит от отвращения. А глаза у него как стальные лезвия: режут, режут, режут. От меня уже ничего не осталось. На плече красные отметины от пальцев – схватил, когда правил арабеск. А вчера и вовсе из класса выгнал: видите ли, я недостаточно вспотела!
Я хваталась руками за пыльные перила и трясла их в исступлении.
И как я раньше не поняла? Он хочет избавиться от меня. Боится, чтобы не пришлось краснеть на выпускном. Он и не думает допускать меня в основной класс. Ни за что не допустит! Скоро эта их постановка, в которой я не участвую, а потом… Какие-то пара месяцев до выпускного. Он вышвырнет меня, как сегодня из класса. А Самсонов ничего не скажет. Бездарная девочка кому нужна? Он не захочет слышать шушуканье хореографов Мариинского в зале: «И как Вагановка выпустила такое?», «Да… Год от года подготовка всё хуже…». Они возьмут идеальную Женю. Может, ещё парочку ребят.
