– Ой, у тебя появилась прядка седых волос. Наверное, действие ванны с зельем от Еремеи уже прошло… – заметила нетерпеливо подталкивающая меня подруга.
Да уж, давно прошло! Неужели Машка не видит, как у меня лицо перекосило от боли?
– Выглядишь ты как-то неважно. Кожа посерела, глаза потускнели, смотри, руки стали морщинистыми.
– А лицо? А на лице есть? – спросила я, радуясь только, что здесь нет зеркала и я не могу своими глазами увидеть, что творится с моей внешностью.
– Нет, пока только на руках. Но нужно торопиться!
– Маш, а тебе не кажется, что все тут же заподозрят, что я не настоящая, то есть не ведьма? Все тут косят под молодых, а я, наоборот, выгляжу в этом наряде как старуха.
Машка, критически оглядев меня, достала из кармана шорт связку ключей на брелоке с пилочкой для ногтей, открывалкой и небольшим складным ножичком.
– Надо отрезать седую прядь, а в остальном сойдет.
Я послушно наклонила голову, и Никитина отпилила у меня прядь волос.
Хорошо, хоть ножик острый-преострый – Даниил недавно «одалживал» брелок для своих диких игр. Где только умудрился наточить!
– Да, должна же от твоего брата быть хоть какая-то польза, – вздохнула я и продолжила излагать свои опасения: – Ты посмотри, как наряжена эта веселая компания! Все в каких-то цветастых полуразорванных тряпках с бахромой, увешаны бусами, кулонами и цепочками, как новогодние елки. За те мгновения, что я буду двигаться к зарослям, все поймут, что я не ведьма.
– М-да, ты права, – протянула Машка. – Слушай-ка, надень этот мой балахон. Он, конечно, не слишком модный, но, может, все-таки сойдет? Кстати, сетка поверх – оригинальный штрих, они должны это оценить! И вообще, если тебе кто-нибудь вдруг сделает замечание, говори, что это последний писк и что на всех других шабашах уже только так и носят, – велела Никитина. Наверно, за время полета она успела пройти заочный курс ведьмовской моды.
– Машка, пошли со мной, – вцепилась я в нее, еще раз окинув взглядом поляну. – Вон их здесь сколько! Не бросай меня в такой сложной ситуации!
Подруга подумала пару мгновений и, покачав головой, твердо сказала:
– Нет. Тебе придется пойти одной.
– Как одной? Ты мне лучшая подруга или кто?!
– Не ругайся, но я вдруг вспомнила, что у меня глаза голубые. Ты-то вот идеально подходишь на роль ведьмы: темноволосая и с зелеными глазами. А где ты видела ведьму – голубоглазую блондинку? Если я высунусь отсюда и на меня кто-нибудь бросит взгляд, то нас тут же раскусят!
– Маша! Маша, я не пойду к этой карге без тебя! Я боюсь! Ты всем скажешь, что это линзы!
– А бывают ведьмы в линзах?
– Откуда мне знать! – завопила я шепотом. – Нет – так будут! Сама говорила – последний писк моды! Манюня, вспомни, сколько контрольных я помогала тебе решить, сколько раз я тебе подсказывала на уроках! Если я останусь старой, то ни в какую школу ходить не буду, и тебе придется справляться самой!
– Нет, дорогая, это тебе придется! Ты действительно останешься старой, если не пойдешь сейчас к этой ведьме. – Мария, решительно стянув балахон, напялила его на меня, словно шаль, намотала сверху рыболовную сеть, сунула в руку брелок с ножичком и шепотом скомандовала:
– Чернышева, чего ты раскряхтелась как бабка. Давай, встала и поскакала на охоту!
Стараясь двигаться легко и непринужденно, но, прихрамывая на внезапно разболевшуюся в колене ногу, я вышла из кустов.
– Привет! – прямо над моей головой пролетело юное создание, сплошь покрытое пауками. Пауки были везде: вышиты на темном платье, изображены на серьгах, кулоне и ленте, стягивающей волосы. К тому же кожа незнакомки была изрисована многочисленными татуировками.
– Привет, – или что-то вроде того пролепетала я.
– Эй, у тебя оригинальный вид, – сказала ведьма, облетая меня и разглядывая со всех сторон. – Да и выглядишь ты неплохо! Совсем девчонка! Но на твоем месте я бы не стремилась особенно выделиться: не забывай, слишком выпендрежных выскочек у нас не любят! – Сказав это, ведьма лихо развернулась на своей метле и улетела прочь.
– «Слишком выпендрежных выскочек»?! Да ты на себя взгляни, мутант пауковый! – посмотрела ей вслед я.
Видимо, до двух часов ночи оставалось совсем чуть-чуть. Ведьмы потихоньку подтягивались к шалашу из сена и хвороста, в руках у некоторых уже поблескивали странные шары с огнем. Игра в салочки завершилась. Над Пустым озером висела лишь большая круглая луна, и желтоватый свет ее падал на спокойную темную воду. Легкий летний ветер теребил озерную гладь, маленькие тревожные волны словно перебрасывали друг другу светящиеся нити. Не знаю, может быть, кто-то и нашел бы эту картину романтичной, но для меня все было совсем иначе! Ночь, полнолуние, костер, полчище самых настоящих ведьм с метлами и кладбище неподалеку – вдруг стало так жутко, что я как парализованная застыла на месте.
– Чернышева! Что стоишь столбом? А ну, двинула осуществлять наш гениальный план! – раздался из кустов громкий Машкин шепот. Я тут же очнулась, испуганно покосившись на ведьму – не обернулась ли Герма, не увидела ли меня? Но та стояла все так же на отшибе, гордо повернувшись к празднику спиной, и, очевидно, размышляла о чем-то своем, ведьмовско-женском.
Я засела за кустами. Залезть в заросли, конечно, было бы безопаснее, но, во-первых, я боялась зацепиться сетью за ветки, во-вторых, это были очень колючие кусты. Поглядывая на свою злодейку, я тихонько, на четвереньках, продвигалась вперед, сжимая в руке Машкин ножичек. Внезапно к моим старческим болям присоединилась и одышка с головокружением. Трава, кустарник, темное ночное небо – все вдруг смешалось, в ушах поднялся странный противный гул. Мне стало так плохо, что я растянулась на земле и закрыла глаза. Гул все нарастал и нарастал, и вместе с ним усиливалась головная боль, так и не затихавшая ни на минуту. Желая хоть как-то ее унять, я прижалась виском к холодной земле. Не знаю, сколько я так пролежала – должно быть, немного, раз Мария не начала бить тревогу и ползти вслед за мной на разведку, но мне чудилось, что уже целую вечность меня крутит по какой-то быстрой бурлящей реке. Я прислушивалась к реву ее потоков, силясь узнать, на какой неведомый берег швырнут меня воды, и вдруг услышала в этом неразборчивом шуме слова. Их будто кто-то пел, и казалось, эта странная песня постепенно замедляет течение, приглушает гул. Незаметно я принялась повторять слова:
Заговариваю месяц младой,
Беру его в руку.
Будет мне словно ножик остро́й,
Все разрежу им путы.
Заговариваю месяц младой,
Все успею до срока.
Не моя голова седой,
Седина – не моя забота.
Заговариваю месяц младой,
Он луну остудит.
Упадет ее желтый ком
И меня разбудит.
Повторяя эти стихи снова и снова, я чувствовала, как с каждым мгновением мне становилось все лучше и легче. Головная боль, да и не только она, боль из всего тела уходила, словно растворяясь в темноте ночи.
