Джек погиб у деревеньки со смешным названием Мошонки: голодный пес пытался подлизаться к старухе, оказавшейся мертвяком. Отец Андрей выстрелил, да поздно: старуха разодрала собаке горло.
Бывший монах шагал впереди, задумчиво глядел перед собой, зажав в углу рта травинку. Володя плелся следом, время от времени тревожно озираясь. Вчера шел прохладный августовский дождь, а сегодня выглянуло солнце.
— Фух, жарынь.
Отец Андрей остановился, вытер потный лоб, протер рукавом бороду.
— Да-а, — откликнулся Володя. — А вы бы сняли свитер.
Монах взглянул на парня, обвязавшего куртку вокруг пояса.
— Пожалуй, сниму.
Отец Андрей скинул с плеч рюкзак, стянул грязный и дырявый свитер. Володя с уважением посмотрел на висящий поверх жилетки серебряный крестик, на мачете на поясе, вспомнил, как ловко монах порубил этим оружием зомбаков.
Отец Андрей затолкал свитер в рюкзак и выпрямился.
— Пить охота, — протянул Володя.
Его напарник, казалось, пропустил это замечание мимо ушей.
— Пошли.
Они вновь зашагали по асфальтированной дороге вдоль уходящих в лес зарослей шиповника и малины.
Последний раз набирали воду в речушке, в которой Володя утопил вездеход. С тех пор не удалось встретить ни колодца, ни родника. Да и деревень, как назло, давно не попадалось. У каждого в запасе, даст Бог, по полбутылки воды.
— Вот пустыня-Сахара, — сказал Володя, когда они поднялись на пригорок, за которым, перерезая поле не пошедшей в рост кукурузы, стелилась автомобильная дорога.
Отец Андрей взглянул на парнишку.
— Сахара, да. Пойдем, Володя. Доползем до того леска, устроим привал.
До леска доползли к вечеру. Стало немного прохладней, но пить хотелось нестерпимо.
— Вот здесь и прикорнем.
Отец Андрей в изнеможении опустился на землю, положив под голову рюкзак.
Володя также снял ношу, быстро вытащил бутылку с водой, сделал пару глотков, затем, помедлив — еще один. Звонко хлопнул себя по щеке.
— Кровопийцы хреновы. Отец Андрей!
— А?
— Почему в такой безлюдной местности так много комаров?
Бывший монах сорвал травинку, надкусил, задумался.
— А это, Володя, они вывелись, того что знали, что ты сюда придешь.
Парнишка рассмеялся. С руганью сорвались с верхушек дубов вороны, унеслись прочь.
— Комары — это хорошо. Где комары, там есть и вода. Думаю, утром найдем. Жаль только, есть нечего.
Отец Андрей вздохнул, вытащил из рюкзака свитер и накрыл голову. Он так и не попил после тяжелого перехода.
«Экономит», — отметил Володя.
Через пару минут из-под свитера раздался густой храп.
Володя, сидя на корточках, задумчиво ковырял отросшим грязным ногтем приклад автомата. Лицо его помрачнело, осунулось.
Когда отец Андрей перевернулся на бок, Володя встрепенулся. Рывком притянул свой рюкзак, стараясь издавать как можно меньше шума.
Невдалеке что-то прокричала птица, храп из-под свитера прекратился. Володя замер. На тонкой шее пульсировала синяя жилка.
Монах повернулся на бок, застонал, пробормотал что-то сквозь зубы. Снова густой храп.
Володя пошарил в рюкзаке среди пустых пластиковых бутылок. Блеснул в лунном свете металлический округлый предмет.
Небо потемнело. Володя, сидя на корточках под деревом, смотрел на Луну, превратившуюся из блеклого пятна в яркий, почти оранжевый, диск. Некстати вспомнил увиденный когда-то фильм, в котором мужик превращался в оборотня под воздействием лунного света. Поежился, сорвал пару лопухов, растущих неподалеку и, быстро вытерев зад, натянул штаны.
Пару минут Володя постоял в зарослях дикой рябины, словно раздумывая, куда идти. Справа доносился богатырский храп отца Андрея.
«Умеет храпеть дядя», — подумал Володя и зашагал влево, к густой березовой рощице, залитой лунным светом.
Настороженно оглянувшись, парень вытащил из-за пазухи консервную банку. Рот наполнился слюной при одном лишь взгляде на красную этикетку с нарисованной пятнистой коровой. «Тушенка смоленская говяжья, высший сорт». Володя судорожно сглотнул, выудил из кармана складной нож.
Едва не сломав передние зубы, вытащил лезвие и, поставив банку прямо на землю, вогнал нож в крышку.
Пряный мясной запах ударил в ноздри, заставляя забыть обо всем. Еда! Тушеночка.
Одним движением взрезав крышку, Володя выхватил из баночки жирный кусок и, давясь и захлебываясь, запихнул в рот, роняя на траву жирные капли. Прожевал, проглотил. Еще кусок. Еще.
За спиной раздался шорох. Охнув, Володя обернулся. Драгоценный бульон выплеснулся на траву.
«Отец Андрей, простите меня. Я … Я …»
Но это был не отец Андрей.
На мгновение Володе показалось, что перед ним — Джек. В ледяных глазах волка пряталась смерть. Парень оцепенел, глядя на зверя.
Он забыл, где находится, забыл злоключения, случившиеся с ним после бегства с погранзаставы, забыл свою мать, забыл первый поцелуй за гаражами у Камвольного комбината. Никого и ничего не было на свете. Только Володя и волк. Волк и Володя.
Зверь наморщил нос, обнажив белоснежные клыки. Парень не пошевелился, не издал ни звука. Волк негромко зарычал.
Консервная банка, кувыркаясь, полетела вниз. Возможно, она еще не успела достичь покрытой жидкой лесной травой земли, когда зубы зверя вцепились в левую руку Володи.
Крик, почти сразу перешедший в похожий на поросячий, визг, взметнулся к темным макушкам деревьев. Остатки воронья, не распуганные Володей накануне, отряхнулись с ветвей и умчались прочь.
Громыхнувший выстрел показался Володе далеким, как новогодний салют. На Новый год он ездил с мамой из деревни к дяде Леше, в город. Дядя Леша жил у железной дороги, на окраине, откуда салют был виден, как на ладони. Разноцветные цветы. Много-много цветов. Почти таких же, как сейчас разрастаются букетами у него в глазах.
И — боль.
Мама, мамочка, я не знал, что может быть так больно.
Володя судорожно вцепился правой рукой в жесткую, как металлическая щетка для чистки солдатской формы, шерсть волка, всхлипнул и потерял сознание.
Отец Андрей опустил винтовку, взглянул на банку от тушенки в траве рядом с рукой Володи, нахмурился.
Паренек-то оказался с гнильцой: шли долго, во рту хлебной крошки не держали, а мальчишка, оказывается, таскал с собой тушенку.
Бывший монах проглотил собравшуюся во рту слюну. В душе его быстро начала собираться черная туча.
— Господи-Исусе-Христе-помоги-спаси, — проговорил он, не ощущая, как это было раньше, за произносимыми словами благодатной значимости.
