Старик задумчиво поковырялся в ухе и спросил:
- А видел ли кто детей у колдуна? Знает ли кто его жену?
Он помолчал, обводя слушателей взглядом бесцветных ввалившихся глаз. Те молчали. И тогда Пламяслав сказал, подняв заскорузлый палец:
- Лёд, давший ему могущество, сделал его одиноким. Хочет ли кто такой участи?
И все сжались, устрашённые жуткой карой. Одиночество - незавидная участь. Даже для колдуна.
Старику была дана долгая жизнь и хорошая память. Волею Огня он застал время, когда люди ещё ходили на тюленей. Он знал старые заговоры и непонятные слова, помнил древних Отцов и прежних вождей, он умел делать из веток зверей и птиц. Вечерами он приносил их в жилище, и они оживали: урчал медведь, наевшись свежих ягод, кричали казарки, высматривая место для гнезда, пели суслики, призывая подруг, билась в тенетах селёдка. А ещё он видел чёрных пришельцев.
Вдруг чей-то далёкий возглас отвлёк Головню от воспоминаний. "Эге-ге-ге-гей!", - разносилось над тундрой. Кричавший виднелся на самом окоёме, его фигура чётко вырисовывалась в окружении серого неба - угольная чёрточка на меловой стене. Головня хотел было крикнуть в ответ, но осёкся. Вдруг это - колдун? Прихвостень Льда горазд на всякие хитрости. Ему подделать голос - раз плюнуть.
Подождав немного, он в сомнении окинул взором притихшую, затаившуюся тундру, быстро проговорил про себя молитву. Потом собрался с духом и завопил в ответ:
- Эге-ге-геееей!
И тут же в ответ раздалось:
- Сюдааа! Сюдаа!
Человек махал ему рукой.
Обрадованный, Головня запрыгнул на лошадь (та аж присела, бедолага) и ударил её пятками по бокам.
- Вперёд, родимая. Кажись, нашли своих.
Он не ошибся. Вождь, Сполох и Пламяслав расположились в ложбине, заросшей по склонам стлаником и кустами голубики с засохшими, сморщенными ягодками. Пока старшие разводили костёр, вычернив проплешину среди сугробов, сын вождя забрался на зелёный от лишайников валун, нависший над склоном, и вертел башкой в бахромчатом колпаке, похожий на суслика, высматривающего опасность.
Головня слез с кобылы, осторожно свёл её, хрустя веточками стланика, вниз по склону.
- А остальные где?
Вождь хмуро глянул на него. Не отвечая, спросил:
- Куда ламанулся-то?
- Все ж струхнули. Не один я.
Вождь смерил его тяжёлым взглядом.
- Ладно, бери снежака, и за дело.
Снежаком назывался широкий, длинный нож. Им резали снег, чтобы ставить жилище.
Головня отошёл к лошади, поскидывал с неё тюки, навешанные с боков, отцепил от седла кожаный чехол с ножом. Сунув руку в один из мешков, вытащил немного старого прелого сена, кинул на снег, чтобы кобыла поела. Много давать опасался, чтобы не было опоя. "Сытый ездок и голодная лошадь - хорошая пара", - так говорили в общине.
У костра переговаривались вождь и Пламяслав.
- Слышь, дед, а может, это пришелец твой был?
Старик ответил, почесав клочковатую бородёнку:
- Те чёрные были. А этот, вроде, нет.
- Чего ж удирал тогда?
- Не знаю. Чувство какое-то... вроде наваждения. Морок. Духи смутили.
Головня отошёл на несколько шагов в сторонку, начал тыкать ножом в сугробы, подыскивая хороший снег: чтобы не был жёстким, ломающимся в руках, и мягким, прилипающим к ладоням - нужен был только глубокий и ровный снизу доверху.
Невдалеке бродили лошади, рыли копытами сугробы, возили мордами по бурому, почти коричневому в сумерках, мху. Наверху, над склоном ложбины, всё так же торчал Сполох, крутил головой, наблюдал за тундрой. Скосил глаза на Головню и ухмыльнулся. Сказал, присев на корточки:
- Удрал - сам виноват, земля мне в ноздри. Надо было отца моего слушать. Он же вас, дураков, хотел остановить, орал вам... эх.
Головня отвернулся, не желая этого слушать.
Вождь сказал старику:
- А пойдём глянем. Он же тела волков не увёз, бросил как есть.
- А пойдём!
Сполох заволновался, спрыгнул с валуна, закосолапил к ним, проваливаясь в снегу.
- Меня возьмите. Тоже хочу глянуть.
- Здесь останешься, - отрезал отец. - За лошадьми присматривай.
Он подошёл к своей кобыле, потрепал её по холке, взобрался в седло. Лошадь не шелохнулась - стояла прямо, будто из камня вытесанная. Она была бесплодной, и потому очень сильной.
Пламяслав тоже вскарабкался в седло. Сполох, завидуя, глядел вослед старшим товарищам. Головня сердито резал снежные брикеты и выкладывал их по кругу, делая вид, что очень занят этим делом.
В мечущемся красноватом свете костра краски помутнели, всё вокруг стало зыбким и обманчивым: сугробы теперь смахивали на пепельные холмы, тени превратились в зверей, а звери - в привидения. Сумрак будто играл с людьми, сбивал их с толку, вселял страх перед каждым шорохом.
В небе опять засияло, заискрило, покатились красные, белые и синие волны, точно кто-то опрокинул на лёд бадьи с краской. Кончик ножа вдруг скрежетнул о что-то твёрдое, и Головня остановился, проведя рукавицей по снежной пыли, оставшейся на месте вырезанного снежного брикета. В чёрной земле, среди выцветшей жухлой травы и веток ягеля слабо переливалось нечто блестящее, прозрачное как талая вода. Небесные огни отразились в находке и растеклись по ней, тускло извиваясь. Головня извлёк из чехла поясной нож и поддел вещицу, выковыряв её из мёрзлой почвы.
Вещица древних - вот что это было. Реликвия ушедшего мира.
И сразу стало нестерпимо жарко, будто внутри возгорелся огонь. Непростая то была реликвия, а "льдинка" - великая редкость, достающаяся лишь избранным. Высотой с полпальца, гладкая и тонкая, изогнутая, словно кривая сосулька, вещица не таяла в руках, а искрилась тёмно-зелёным светом, будто внутрь ей напихали толчёных иголок. Чудо, а не вещь! Диковина.
Головня вытер пот со лба и задышал часто-часто, весь окутавшись белым паром. Неужто правда? Он, загонщик из общины Отца Огневика, держал сейчас в своих руках древнюю "льдинку".
И сразу вспомнились слова Отца: "Лёд неустанно соблазняет нас вещами древних, дабы мы, прельстившись, покорились ему душой и телом. Он играет на нашем любопытстве, подсовывая то маленькие, с песчинку, то большие, с медвежью голову; то прочные, будто остол, то хрупкие, как старая кость; а ещё твёрдые, словно камень, и гибкие, как кожа; ровные, как вытоптанный снег, и кривые, как хворост. А самые коварные прозрачны как льдинка. Ибо своей редкостью они искушают наиболее стойких".
Сомнений не было - злой бог подсунул ему "льдинку". Лёд хотел растлить душу Головни!
Но бог тьмы прогадал. У Головни было приготовлено средство против него.
Прикрыв глаза, загонщик прошептал:
Злобный дух, злобный дух!
Уйди прочь, пропади.
Не касайся ни рук, ни ног,
