Через пять лет оптимизм его поугас.
Надеюсь, преступник, кем бы он ни был, уже мертв и не станет причиной новых трагедий.
Есть ли у родственников жертв надежда на катарсис?
Не понимаю смысла вопроса.
В статье говорилось, что в конце года Людвиг выйдет на пенсию. Чем займетесь на досуге? – поинтересовался репортер.
Придумаю себе хобби.
В ответах детектива читалась виноватая досада, и Джейкоб готов был спорить на сотню баксов, что «хобби» Людвига – торчать дома и казниться.
Выяснилось, что живет он в Сан-Диего. Слишком далеко, к ужину не обернуться. Джейкоб оставил короткое сообщение на голосовой почте.
Он хотел разыскать координаты родственников жертв, но потом решил, что лучше сначала переговорить с Людвигом. Значит, на сегодня все.
Битники первыми колонизировали Силвер-лейк, Лос-Фелис и Эко-парк, и нынче фургоны с тако, за рулем которых сидели усатые выпускники кулинарных техникумов, увешанные серьгами размером с хулахуп, были так же привычны, как такерии.
У застройщиков, добравшихся до океана, иссяк запас площадей, и тогда они, учуяв конъюнктуру, повернули обратно – реанимировать бизнес на материке. Возводя «зеленые» высотки с фитнес-клубами и подземными парковками, деляги пытались заманить покупателей обещаниями ночных развлечений, которые, мол, вскоре здесь расцветут. На взгляд Джейкоба, они сами себя дурачили. Настоящих толстосумов всегда тянуло на запад. Не имевший центра Лос-Анджелес – вечный конгломерат семидесяти двух предместий в поисках города.
Но даже самые рьяные прожектеры держались подальше от района Бойл-Хайтс: число убийств – едва ли не высочайшее в городе. На мосту Олимпик-бульвара Джейкоб увидел открытую торговлю наркотиками и наглые ухмылки парней, поигрывавших пистолетами.
Название Мемориального парка Бет-Шалом говорило о местоположении еврейской общины, давно покинутой обитателями. Вообще-то, между шоссейными развязками вклинились три кладбища: «Сад покоя», «Гора Кармель» и «Дом Израилев». Новые захоронения проводились лишь на первом, два других были заполнены еще в семидесятые.
На входе в «Сад покоя» Джейкоб увидел вырезанную на воротном столбе надпись «Основано в 1883 г.» и подумал, сколько же еще места здесь осталось.
Покойники накапливались неумолимо, точно долги.
Говорливость смотрителя выдавала в нем кладбищенского новичка. Он записал номера захоронений Дженет Стайн и Вины Лев, примерно отметив их на плане.
– Знаете, тут у нас могила Кудрявого[15].
– Чья?
– Ну этого, из «Трех придурков». – Смотритель пометил участок под названием «Сад Иосифа».
– Спасибо, – сказал Джейкоб. – Буду иметь в виду.
И зашагал по лужайкам к Залу памяти. День выдался душный, рубашка липла к спине.
Витражное окно испятнало мозаичный пол розовыми и багровыми бликами. В колумбарии не было кондиционера (здешним обитателям он не требовался), и увядшие цветы в стаканах добавили красок, усыпав пол лепестками.
Джейкоб нашел ее в середине прохода.
Дженет Рут Стайн
17 ноября 1968 – 5 июля 1988
Любимая дочь и сестра
Смерть, не кичись
Цитата из Донна[16] заинтриговала. Обычно видишь что-нибудь библейское. Впрочем, стихотворная строчка вполне уместна для поклонницы литературы, в ком Джейкоб вновь почувствовал родственную душу. Перед визитом сюда он справился о бывшей книжной лавке Дженет Стайн. Как многие несетевые магазинчики, лавка почила. Джейкоб попытался мысленно передать Дженет, что человек, оборвавший ее молодую жизнь, кончил скверно. Обругал себя никчемной бестолочью.
Оттягивая время, он решил навестить Кудрявого.
Знаки, высеченные на надгробиях в «Саду Иосифа», извещали о профессии или общественном положении усопшего. Воздетые в благословении руки – коэн. Вода, льющаяся из чаши, – левит[17]. Юристам достались весы, врачам – кадуцей. Малочисленным киномагнатам – пленочные кинокамеры. Пальмы замерли в вечном экстазе. Похоже, здешних покойников давно не навещали – никто не оставил камешков на надгробиях.
Одного Кудрявого не обошли вниманием. На его могиле кто-то камушками выложил
ГЫК
ГЫК
ГЫК
Джейкоб рассмеялся, положил камешек на надгробие и пошел дальше.
Точно корабль, угодивший в вялый водоворот, он бродил вокруг участка с могилой Вины. «Сад Эсфири» был относительно нов, и надгробия посовременнее: из отросшей травы поднимались черные гранитные плиты. Издали участок напоминал вспаханное поле. Джейкоб читал надписи, клал камушки на забытые могилы. Солнце палило, а он не сообразил захватить шляпу и воду. Половина третьего. Еще можно проскочить до пробок, если выехать прямо сейчас. Останется время на душ и дорогу к отцу. В самом деле, лучше приехать сюда в другой раз, когда сможет побыть подольше.
Бесконечно увиливать не вышло. Он уже дошел до нужного ряда. Вот, девятая могила.
Любимая жена и мать
Бина Райх Лев
24 мая 1951 – 11 июля 2000
Джейкоб даже не помнил, когда последний раз навещал мать. Отец приезжал регулярно – в годовщину смерти, конечно, и накануне больших праздников. Найджел его привозил и помогал добраться до могилы.
Сыновний долг. Сэм никогда не просил.
Джейкоб сам не вызывался.
Непритязательное надгробие – странно для той, кто мог себя выразить лишь через свое искусство; нелегкое сосуществование набожности и крайней независимости, асимметрии и порядка.
В ее работах виделся человек, прекрасный своей противоречивостью.
В ней самой читалась тайна.
Матери его одноклассников возили ребячьи оравы на футбольные матчи и, не жалея маргарина, хлопотали над пятничными ужинами из жирного мяса с картошкой. А Бина Лев, даже в лучшие свои дни рассеянная и замкнутая, вполне могла отправить сына в школу в разных ботинках и с пустой коробкой для завтрака.
Вот только лучшие дни бывали нечасто.
А он с детства был сообразителен – на редкость. Понимал причины и следствия. Соображал, что означают пустоты в фотоальбоме. Первый раз мать очутилась в больнице, когда он только начал ходить.
Когда случались приступы тяжелой депрессии, Бина просто не обращала внимания на сына. А вот ее мания была террористом, бравшим семью в заложники. Мать бранилась с голосами. Ломала вещи. Целыми днями без сна и еды торчала в гараже, бессчетно ваяя новую утварь. Потом наконец выходила и заваливалась спать, ничего не объясняя ни мужу, ни тем более сыну.
Позже он понял, что мать пыталась уберечь его от лавины своего безумия. Но тогда казалось, будто он смотрит на неприступную скалу, не желавшую объяснять свое разрушение.