Ознакомительная версия.
На секунду тот оторопел, и остановился. Всему поселку была известна ненависть его к собакам: будучи еще голопузым сорванцом, Клайм лазил в чужие сады, не он один, конечно, лазил, но только «повезло» почему-то ему одному – в одном из садов хозяин на ночь спустил с привязи овчарку. Пес изрядно потрепал Клайма и оставил на память множество шрамов, а перекушенное сухожилие на ноге стало причиной неловкой хромоты, которая весьма досаждала Клайму в молодости. С тех самых пор собаки считались врагом номер один, и истреблялись безо всякой пощады. Клайм мог запросто пристрелить животное, случайно забредшее в его огород. Соседи, терявшие своих любимцев, пробовали усовестить обозленного человека, судились с ним, жаловались полицмейстеру – все напрасно.
Даже собаки чувствовали идущую от Клайма ненависть и спешили убраться с его дороги. Максимально, на что они отваживались – протявкать вслед из-под забора, или, удалившись на безопасное расстояние, презрительно взбить дорожную пыль задними лапами.
Этот пес Клайма не только не боялся, но и позволял себе откровенно рассматривать человека, не моргая. Клайм нагнулся и поднял с земли камень:
– Пшла прочь! – и замахнулся. Собачонка сорвалась с места и метнулась за угол.
В темной забегаловке было прохладно. После уличной жары тут можно было вздохнуть с облегчением. Клайм плюхнулся на стул у самой стойки. Тут же сидели несколько его приятелей – таких же старых забулдыг.
– Плесни-ка мне пивка, дружище, – потребовал Клайм, стукнув ладонью по стойке. Фред мрачно взглянул на него из-под насупленных бровей.
– Деньги вперед, – бросил он в ответ.
– В долг, старина. В долг. Моя старуха вытащила все, что я скопил.
Фред помедлил с минуту, но пива все-таки налил. Клайм жадно схватил запотевшую литровую кружку и залпом осушил ее наполовину. Переведя дух и вытерев пену с губ, он только тогда повернулся к приятелям и произнес:
– Ну и погодка, послал же бог…
– Ты слышал, старый Мик умер, – сказал Николас, яростно почесывая затылок. Длинные седые его волосы были, как всегда, стянуты черной резинкой в тощий хвост.
– Когда? – изумился Клайм.
– Сегоднячко, – ответил Том. – Соседка зашла за тарелкой, которую одалживала, и нашла его в саду. Лежал в гамаке – думала, спит. А он помер. Видно, во сне.
– Вот так новость! Отчего же помер? Здоров же был!
– Все под богом ходим, – вздохнул Фред.
– Отправили его в морг, в город, – продолжал Том, придав лицу подобающее выражение скорби. – Сразу же. Завтра скажут, что случилось…
Посидели, вспоминали старину Мика, его тяжкие запои, покойницу жену, – говорили одно время, что он сам ее и убил в приступе ревности, – драки с его участием, порубленный им же причал на речке два года назад – мешали ему, видите, катера, приходившие из города и слишком громко стрекотавшие моторами. Чудак и ворчун. А еще злой и неуправляемый. Почти ни с кем не водился в селе, а после кончины жены так и вообще редко выходил из дома.
Кружка за кружкой, сплетня за сплетней – время пролетело, солнце спряталось за верхушки леса на том берегу реки и на воду легли длинные тени деревьев. Раскланялись, пошли по домам.
В голове приятно шумело. Клайм, дергая ногами и припадая на левую сторону, ковылял по улице. Пиво, сдобренное хорошими порциями доброго виски (Фред на постоянных клиентах не экономил), плескалось в животе. Наползающие густые синие сумерки разбавлялись желтыми пятнами зажженных уличных фонарей. Перед глазами все плыло и Клайм, ощущая веселость от выпитого, загорланил песню. Соседи качали головами, провожая его взглядом: опять пьяный в стельку, откуда только здоровье-то такое лошадиное. Другой на его месте давно в могилу бы лег от такого количества принимаемого спиртного, а этому – хоть бы хны.
Дорога домой как-то неожиданно удлинилась раза в два. Клайм заметил это, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, а забор его еще не показался.
Он перестал петь и в замешательстве огляделся. Он стоял перед калиткой, ведущей в сад покойного ныне Мика. А странно – чтобы попасть к Мику, нужно было миновать церковь и изогнутый мост над грязным ручьем. Насколько Клайм мог вспомнить, ничего такого он не проходил. Он ведь просто шел прямо и…
… и заблудился.
Что за чертовщина! – удивился пропойца и с усилием потер лоб, стараясь немного протрезветь. В доме Мика горели лампы – вот так штука! Там никого не должно быть.
Он развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в противоположную сторону. Выпитое спиртное так затуманило голову, что дорога показалась ему чрезвычайно узкой – мотнет немного в сторону, и тут же впечатается бедняга в чей-то забор, будто для честных прохожих оставили тротуарчик метра в полтора…
На секунду качнулась земля под ногами. Клайм пробормотал себе «Стой-ка» и поднял глаза. Он опять стоял перед калиткой Мика. Только теперь она была уже приоткрыта, словно приглашала войти.
У калитки сидел тот самый пес – страшный, лохматый, наполовину облезлый. Блестящие глаза нагло уставились на Клайма, потом пес лениво поднялся, задрал ногу и справил малую нужду прямо на штанину человека.
Клайм выпучил глаза, приоткрыл рот и с трудом прорычал:
– Ах, ты, сучий потрох!…
Ухватившись рукой за забор, чтобы не упасть, он изо всех сил дернул ногой, пнув собаку. Она взвизгнула, подлетев в воздух и, поджав хвост, нырнула в калитку, растворившись в темном саду… Клайм самодовольно усмехнулся и отпустил забор. Рано! Равновесие было потеряно, и он с грохотом и проклятьями растянулся на дороге, больно ударившись всеми частями тела. Перед глазами поплыл туман. Сквозь этот туман внезапно почудилось ему, что из сада в калитку выходит черный силуэт, женский, стройный, тоненький и затянутый в какую-то нелепую одежду. Силуэт приблизился к нему и склонился. Клайм различий едва уловимый аромат цветочных духов и отражение желтого фонаря в черных бездонных зрачках…
Клайм захрипел и очнулся. Пропало видение. Он поднял голову – так вот же и мост тот самый, и церковь сбоку… Кряхтя, он поднялся на ноги. Привидится же такое, ошеломленно подумал он и побрел через мост, домой.
Добравшись, он присел на ступеньках. Усталость окончательно сморила его, и он заснул на пороге, положив гудящую голову на руки…
– Какая гадость! – сказала Арикона, брезгливо отвернувшись. Потерянная Душа, согласно гавкнув, отбросила задними лапами куски земли…
«…Ичудесами, которые дано было ему творить пред зверем, он обольщает живущих на земле, говоря живущим на земле, чтобы они сделали образ зверя, который имеет рану от меча и жив. И он сделает то, что всем – малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам – положено будет начертание на правую руку их или на чело их…»
Ознакомительная версия.
