Ознакомительная версия.
Глава 12
«…Ичудесами, которые дано было ему творить пред зверем, он обольщает живущих на земле, говоря живущим на земле, чтобы они сделали образ зверя, который имеет рану от меча и жив. И он сделает то, что всем – малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам – положено будет начертание на правую руку их или на чело их…»
…Било в глаза яркое летнее солнце. Оно продиралось сквозь похмельную отрешенность от дел земных и царапало лицо жаром.
Клайм приоткрыл один глаз и вновь зажмурился. Кто-нибудь, выключите солнце!… Голова раскалывалась на части, в спину будто вонзили штырь – не подняться, не разогнуться. Ох, тело словно подменили, не родное, непослушное…
Ахая, морщась, хватаясь за поясницу, он сумел-таки кое-как заставить руки и ноги работать. Энергии поддало ворчание жены из кухни:
– Дурак… Пропойца… Управы на тебя нет. По целым неделям пьяный…
Он хотел было поучить ее манерам, но сил хватило только на то, чтобы поднять с пола пустую пивную бутылку и сурово погрозить ею. Жена только фыркнула в ответ на это.
Клайм спустился по ступенькам и поковылял в сад, в тень, в прохладу.
Возле вкопанной в землю скамьи под раскидистой древней грушей сидел вчерашний пес. Клайм остановился. Головная боль, тяжесть в теле, злость на свое временное бессилие – все взорвалось в нем атомной бомбой. Слабость вдруг исчезла.
– Вот же тварь! – процедил он.
Несколько широких шагов – и из тайника под домом изъято охотничье ружье. Клайм на ходу вогнал со стуком два патрона. Пес настороженно приподнял подранное ухо.
Клайм вскинул ружье…
– Чертово отродье! – и пальнул. Неплотно прижатый к плечу приклад полной отдачей врезался в тело и опрокинул некрепкого еще человека. Рухнув на спину, он разразился страшными проклятьями. Чертов пес, помахивая хвостом, пробежал мимо и юркнул в лаз под забором…
– Что же это такое? – сипел Клайм. – Проклятые псы ступить шагу не дают!
– Допился до чертей! – удовлетворенно констатировала супруга, выглянув на выстрел. – Видения начались…
В калитку громко стучали, так что сотрясались ворота. Клайма с улицы окликнули по имени, и он поспешно спрятал ружье подальше с глаз долой.
– Эй, старина, живой? – хрипло крикнул Николас. – В кого палишь?
– Проверяю, не заржавело ли, – проворчал тот в ответ, направляясь к калитке.
Николас был трезв, как стеклышко – ни следа от вчерашней пьянки. И как это ему удается? Черные глаза возбужденно блестели.
– Нету у меня ничего, – бурчал Клайм. – Жена все вылила в раковину.
Он отмахнулся с досадой.
– Помнишь Мика? Похороны сегодня, идешь?
– Не люблю я этого, – ответил Клайм, почесываясь. – Наверное, родственников целая куча соберется…
– Какие родственники? О чем ты? – изумился Николас. – Кроме жены и не было-то у него никого. Правда, приехала племянница его из города. Да только по ней видать, что ничего из барахла Мика ей не надо. Богатая девица… А проводить Мика по чести – наш долг, старина. Хороший был дед.
– Хороший?! – крикнула из кухни жена. – Да поганей человека не было в нашем поселке. Вот и прибрал его черт, прости господи, чтобы нам больше жизнь не портил.
– Вот дура-баба, – заорал Клайм. – Глотку-то заткни!
Он поспешно пошел в дом, оделся подобающе и даже побрился, а потом причесал буйную шевелюру, украшенную благородными стальными нитями седины. Посмотрелся в зеркало и придал своему опухшему лицу выражение скорби. Отлично, грусть верного друга. Он засопел – Мика он терпеть не мог, пока тот был жив. Как-то у них не складывались соседские отношения. Ну и ладно, рыдать над гробом меня никто не заставит.
На похороны они все же опоздали. Сборы Клайма продлились дольше, и на кладбище успели беднягу Мика закопать, отпеть и украсить свежий холмик влажной земли скромными цветами.
Николас с Клаймом пошли сразу в его дом, где сердобольные соседки навели порядок и накрыли столы. Племянницы нигде не было видно, а Клайму дико хотелось посмотреть на богатую городскую девицу. Он вертел головой и сбил свой галстук совершенно на сторону.
После скромного обеда Томас, Николас и Клайм вышли в сад – посидеть под деревьями и покурить в тишине. Несмотря на жару, птицы заливались в ветках, громко стрекотали стрекозы, прилетающие с реки. Натянутый между старыми яблонями гамак сиротливо качался.
Поговорили неспешно о делах. Молча подымили сигаретками. Идти никуда не хотелось.
Клайм чувствовал настоящую тоску. Почему – сам понять не мог. Отчего-то щемило сердце – то ли себя жалко, что годы прошли, то ли глупого Мика. Защипало глаза.
– Пойду-ка я в дом, – сказал он. – Глаза чего-то надуло.
Под ногами скрипели рассохшиеся ступени. Негромко переговаривались женщины, моющие посуду и прибирающие в кухне. Деловито гудели мухи под потолком.
В спальне Мика царил порядок. Даже странно – такой негодяй, как дед, любил, очевидно, чистоту. Кровать аккуратно застелена желтым покрывалом, зеркало трюмо без единой пылинки, несложные аксессуары разложены в строгом порядке – редкая расческа, массажная щетка, наполовину пустая бутылка одеколона, стопка салфеток…
Клайм пригляделся к фотографиям, прикрепленным к зеркалу – Мик и жена, жена одна с букетом цветов, Мик с футбольным мячом в руках – еще молодой, улыбающийся. Вот так новость: все-таки эта старая калоша когда-то умела улыбаться! Клайм воскресил в памяти лицо Мика – глубокие морщины вокруг рта, крохотные глазки, недобро поблескивающие из-под густющих бровей, тонкие плотно сжатые губы, темная с оливковым отливом кожа… Бр-р.
Он шагнул к окну и зацепился носком ботинка за что-то, торчащее из-под кровати. Нагнувшись, он вытащил на свет обычную ученическую тетрадь, раскрыл наугад…
«… Наверное, скоро конец… Я один здесь. По ночам ветер так шумит в трубе, что дыхание от страха останавливается. Все чаще начинаю думать, как мог бы по-другому прожить свою жизнь… И не было бы этих смертей на моих руках…»
Клайм сглотнул. Значит, правы эти слухи – жена не первая убитая им. Были и другие.
Он перевернул страницу. Новая запись.
«Вчера весь день шел дождь. И опять пришла она со своим ужасным псом. Ничего не понимаю, что она говорит. Ладно бы – угрожала или просила, нет. Ничего такого. Я не понимаю, что она хочет от меня. Эта ее собака пускает слюни на мой ковер, а она сидит напротив меня, гладит по голове собаку и говорит, говорит… Ее голос, как гипноз…»
Позади скрипнули половицы. Клайм поспешно спрятал тетрадь за спину. На пороге стояла девушка лет двадцати пяти – худенькая, широкобедрая, в обычном сельском сарафанчике с открытыми плечами, коротко стриженые волосы высветлены перышками – что за дурацкая мода? Печальные темные глаза блестят от недавних слез, и припух носик.
Ознакомительная версия.
