Ознакомительная версия.
– Вы – друг моего дяди? – спросила она, комкая в руках платочек.
Клайм невразумительно промычал что-то в ответ. Он держал тетрадь за спиной и боялся, что она увидит ее.
– Я его племянница, Арикона, – сказала она.
– Мои соболезнования, – ответил, наконец, Клайм. – Мы близкими друзьями не были, но частенько пропускали вместе кружечку-другую.
От этой откровенной лжи у него мороз по коже пробежал. Чтобы не затягивать дальше знакомство, он сказал:
– Прошу прощения, мне нужно идти.
– Конечно, – кивнула она и немного отстранилась, пропуская его. Он протиснулся в узкий проем двери и на секунду оказался к ней вплотную. На него взглянули черные глаза – прямо внутрь, в глубину, полыхнув искорками – совсем не девичий взгляд. Клайм большими шагами побежал вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки.
На одном дыхании он долетел до дома. Вялое тело пульсировало тяжело, а легкие, испорченные выпивкой да сигаретами, хрипели.
Отдышаться он смог только у себя в саду. Спрятавшись за поленицу, он сел прямо на землю. Сердце громко стучало, разрывая грудь, но он, вытерев пот со лба, торопливо открыл тетрадь.
«18 июня. Сегодня приснился сон – пришла она, и науськивает своего пса. А рядом стоит моя Наоки – молодая, красивая, смешливая, такая же милашка-индианка, какой я запомнил ее в день нашей первой встречи. Пес бросался на меня, а Наоки смеялась так, что слезы брызгали из глаз… Утром я сказал ей: оставь меня. А она в ответ: я еще не получила то, что хотела... Побежал в церковь – исповедался, причастился, падре велел мне во искупление грехов поститься и читать молитвы… Она расхохоталась, когда узнала об этом…»
Клайм досадливо отмахнулся от липнущей к вспотевшему лицу мухи…
«24 июня. Чертова собака провожает меня и следит за каждым моим шагом. Решил ее застрелить, адское отродье… Она уходит перед закатом куда-то, а псину оставляет у меня…»
С поленицы упало полено и больно тюкнуло Клайма по голове. Он выронил тетрадь и посмотрел на солнце. Ба, времени уже сколько, а в глотке сухо, как в Сахаре. Он встал, отряхнул штаны, сбросил пиджак и галстук и зашагал к бару.
Верные собутыльники, запотевшие кружки пива, а потом – виски со льдом и безо льда, а потом скотч… Все закружилось, скрылось за туманом вместе с тревогой… Разразилась гроза. А в баре было тихо, трещал камин, играли отблески свечей в зеркалах, поблескивали бутылки. Рай на земле.
Бредя домой, Клайм вымок до нитки. Впрочем, холода он не чувствовал – хорошо грело спиртное. Пошатываясь и размышляя, он подошел к калитке и остановился, мутным взглядом уставившись на мокрого лохматого пса, лежащего под кустом смородины. Пес уткнул косматую голову в лапы и поглядывал на Клайма с интересом.
Изумляться уже не хотелось. Клайм просто поднял с земли камень и замахнулся. Пес заворчал, присел на задние лапы и показал белые сверкающие зубы. Вдруг сверкнула молния, раздался грохот столкнувшихся туч и сквозь него расслышал Клайм тихий свист. Пес поднялся, попятился, угрожая клыками, и рванул по улице, к черному силуэту, стоящему вдалеке. Силуэт в сумерках расплывался, а рядом угадывалась еще одна серая тень – высокая, широкоплечая, с распущенными длинными волосами. Этот второй тип поднял руку и бешено замахал ею. Клайму почудилось, что это Николас, с которым он только что пил, но одурманенный рассудок все же подсказал – Николас опередить Клайма никак не мог, да он еще оставался в баре, когда Клайм уходил.
Силуэт продолжал махать руками. Клайм, икая от ужаса, нашарил нетвердой рукой защелку на калитке, ворвался в палисадник, запер ворота на засов и прислонился к ним, дрожа. Хмель выдувало из головы по мере того, как ужас подбирался к сердцу.
Спотыкаясь, он побежал в дом. И только когда он сбросил мокрую одежду и забрался под одеяло, свернувшись калачиком рядом с храпящей женой (странно, что она не проснулась и не выдала ему порцию ругательств), смог успокоиться немного.
Это все пьянка, думал он, сотрясаясь от мерзкого холодка под кожей. Мне мерещатся всякие гадости и нечисть. Утром все будет по-другому…
И утром все действительно было по-другому.
Не успев продрать глаза, он получил страшные вести – ночью по дороге домой умер Николас. Его нашли в двух шагах от дома – забрызганный грязью, со спутанными волосами, с безумным выражением лица и вытаращенными глазами, с разодранными ногтями, будто он боролся с кем-то… Шериф распорядился забрать тело в морг для вскрытия, и утащил в участок невменяемого Тома – старикан был так напуган, что не мог и слова вымолвить. Он бормотал что-то о девчонке и затмении. Стало известно, что Николас из бара шел домой вместе с Томом, и только Том мог сказать точно, что произошло в грозовую ночь.
Поселок переполошился. За неделю – две смерти, когда раньше только раз в полгода и случались похороны. Женщины чесали языками, и стали поговаривать, будто Николаса убили из-за наследства, полученного много лет назад от богатенького дядюшки и закопанного у него в огороде.
Стали ждать, когда допросят Тома. Впрочем, ничего вразумительно от него шериф не добился. Старик после увиденного в грозу окончательно лишился рассудка, и его пришлось определить в специализированную клинику для душевнобольных.
После вскрытия у Николаса признали обширный инфаркт, и дело закрыли. После похорон поселок успокоился, и стал жить прежней жизнью.
Племянница Мика поселилась в доме дяди. Выходила она на улицу только после того, как спадала жара. Бродила по берегу реки без дела, смотрела на закат, и все признали ее «чудной». С Клаймом она пыталась пару раз заговорить, столкнувшись на улице, но он бурчал обычно «простите, спешу», и почти бегом бросался прочь. Девица пугала его пристальностью темного взгляда.
Спустя пару недель шериф объявил, что Том, по-видимому, задержится в клинике, а потому было бы неплохо соседям хоть изредка навещать его, чтобы поддержать бодрость духа. Жена Тома с женой Николаса уже совсем переехали в город, чтобы помогать друг другу.
Зануда-старуха все уши прожужжала: поехали, да поехали к Тому… Клайму совсем не хотелось пересекать реку на катере, а потом трястись в душном автобусе. Однако без этого пьяницы жизнь его стала совсем пустой. И он согласился съездить на полденечка в город.
Им даже повезло немного: кое-кто из соседей любезно согласился подвезти их на машине, в объезд, через мост. И то хорошо – в машине ехать гораздо приятнее.
Тома держали в общей палате – он стал понемногу приходить в себя, узнавал близких, и врачи были настроены оптимистически.
Жену не пропустили – число посетителей в день строго ограничивали, чтобы не тревожить больного. И Клайм последовал за столбоподобным санитаром по белым коридорам. Здесь пахло хлоркой, чем-то кислым, а еще запахом пригорелой каши из столовой. Клайму внезапно вспомнилось, как лежал он в больнице, залечивая укушенную собакой ногу, как пичкали его уколами от бешенства и таблетками, как кормили гадостной кашей и безвкусным супом… От воспоминаний затошнило.
Ознакомительная версия.
