Вот эти дикие поджарые кошки и сидели сейчас на задних лапах, глядя на черный ящик. Их было несколько десятков – грязных, облезлых животных… Присмотревшись, Ло увидела кошек и под усеянным мусором деревом… и вдоль противоветрового ограждения… Нет, их было никак не меньше сотни… Они сидели и смотрели на деревянный ящик, не обращая на Лоренсу ни малейшего внимания.
Ящик не вибрировал; шум, звучавший у нее в голове, шел не из него. Лоренса ничего не понимала: прийти сюда, найти что-то странное на задворках аэропорта, но так и не добраться до источника бормочущих в голове голосов… Кстати, жужжащий хор никуда не делся. Интересно, кошки слышали его? Нет. Их внимание было приковано к закрытому черному ящику.
Ло уже начала пятиться, как вдруг кошки напряглись. Шерсть на их спинах встала дыбом. У всех сразу, одновременно. Покрытые струпьями головы повернулись к Лоренсе. Сотни кошачьих глаз уставились на нее в сумерках этого ночного дня. Ло замерла, ожидая нападения… а затем на ее сознание обрушилась черная волна, словно началось второе затмение.
Кошки отвернулись и побежали. Их как ветром сдуло – одни, бешено скребя когтями, перебирались через высокое ограждение, другие протискивались под ним сквозь заранее сделанные лазы…
Ло не могла повернуться. Она почувствовала, что ее спину обдало жаром, как если бы позади открыли печную заслонку. Что-то… Чье-то присутствие… Лоренса попыталась шевельнуться, но тут хор в ее голове слился в один ужасный голос: «ЗДЕСЬ!»
И ее оторвало от земли.
Вернувшись на место, сотни диких кошек обнаружили лишь труп Лоренсы. Голова ее была размозжена, а тело со страшной силой впечатано в стенку ограждения, словно кто-то метнул мешок с мусором. Первыми до тела добрались чайки, но кошки тут же распугали их и принялись за работу. Они начали жадно полосовать когтями одежду, чтобы быстрее добраться до лакомства, таящегося внутри.
«Лавка древностей и ломбард Никербокера», Восточная Сто восемнадцатая улица, Испанский Гарлем
Старик сидел перед тремя смежными окнами в западной части своей погруженной в сумрак квартиры и смотрел на покрытое Луной Солнце.
Пять минут ночи посреди дня. Величайшее природное небесное явление за последние четыре столетия.
События согласованы во времени, и это нельзя сбрасывать со счетов.
Но если согласованы, то с какой целью? Надо срочно что-то делать – эта безотлагательность холодной рукой сжимала сердце. Сегодня Авраам не стал открывать свою лавку. Вместо этого он с самого рассвета таскал из подвала наверх разные вещи. Всякие штуковины и редкости, которые собирал многие годы…
Инструменты, предназначение которых давно забыто… Необычные орудия таинственного происхождения… Оружие, прошедшее через неизвестно сколько рук…
Вот почему он сидел, придавленный усталостью, кривясь от боли в шишковатых скрюченных пальцах. Никто, кроме него, даже вообразить не мог, ЧТО должно явиться в этот мир. И что – по всем признакам – уже пришло.
И нет никого, кто бы поверил ему.
Гудфеллоу? Или Гудвиллинг? Как же фамилия человека, что выступал по телевизору на той дурацкой, в сущности, пресс-конференции? Он еще стоял рядом с врачом в военно-морской форме. А этот сдержанный оптимизм, который демонстрировали все остальные? Ликовали по четверым выжившим и в то же время утверждали, что точное число умерших им пока неизвестно. «Хотим заверить широкую общественность: угроза локализована». Только выборные должностные лица могут набраться наглости заявить, что все под контролем и опасность позади, не имея ни малейшего представления о том, в чем же эта опасность заключается.
Лишь тот мужчина, единственный из всех стоявших перед микрофонами, похоже, понимал, что неисправный самолет, полный мертвых пассажиров, – это лишь начало.
Гудвотер?
Вроде он был из Центра по контролю заболеваний. Того, что в Атланте. Сетракян не мог знать наверняка, но чувствовал: этот мужчина – его шанс. Возможно, единственный.
«Четверо выживших…» Если бы они только знали…
Авраам вновь уставился на черный сияющий диск в небе. Словно смотришь в глаз, пораженный катарактой.
Словно смотришь в будущее…
«Стоунхарт груп», Манхэттен
Вертолет приземлился на крыше манхэттенской штаб-квартиры «Стоунхарт груп» – здания из черной стали и стекла в сердце Уолл-стрит. Верхние три этажа занимала личная резиденция Элдрича Палмера – королевский пентхаус с ониксовыми полами, где на столах стояли скульптуры Брынкуши[31], а обоями служили работы Бэкона[32].
Палмер сидел один в телевизионной комнате. Все шторы были опущены. В этом помещении, так же как в его доме в Дарк-Харборе и в кабине его личного медицинского вертолета, температура воздуха составляла ровно семнадцать градусов Цельсия. С семидесятидвухдюймового экрана на него пялился раскаленный дочерна зрачок с огненно-красным ободком в окружении ослепительно-белых языков света.
Палмер мог бы выйти на улицу. В конце концов, сегодня для него достаточно прохладно. Он мог бы подняться на крышу, чтобы наблюдать затмение оттуда. Но техника позволяла ему приблизить картинку – не картинку тени, отбрасываемой на землю, но картинку Солнца, подчинившегося Луне, а это зрелище было для него сладостной прелюдией к полному разорению мира. Палмер знал, что не задержится на Манхэттене. Скоро, весьма скоро Нью-Йорк станет не столь уж приятным местом для прогулок.
Он сделал несколько звонков, осторожно переговорил кое с кем по линии засекреченной связи. Его груз действительно прибыл, как он и ожидал.
Улыбаясь, Палмер вылез из инвалидного кресла и медленно, но уверенно направился к гигантскому экрану, будто это был и не экран вовсе, а портал, через который он намеревался пройти в другой мир. Приблизившись вплотную, он дотронулся до жидкокристаллической панели, провел рукой по изображению злобного черного диска – жидкие пиксели, как бактерии, извивались под сморщенными подушечками пальцев. Словно его ладонь прошла насквозь и коснулась самого глаза смерти. Это покрытие Солнца Луной было небесным извращением, нарушением естественного хода вещей. Холодный, мертвый камень свергал с престола живую, горящую звезду! Для Элдрича Палмера сей факт служил доказательством, что возможно все – абсолютно все! – даже величайшее предательство законов природы.
Из всех людей, наблюдавших в этот день затмение – вживую, или по телевизору, или на больших уличных экранах по всей планете, – Палмер был, пожалуй, единственным, кто болел за команду Луны.
Диспетчерская вышка аэропорта имени Джона Кеннеди
