Короче, словами все это толком не объяснишь, милый читатель, все это надо просто прочувствовать самому. Если провести образное сравнение, то сравнивать наш мир астральным, это все равно, что сравнивать семя цветка с самим цветком, или рыбью икринку с самой рыбой. Если мы никогда бы не видели сам цветок, мы бы ни за что не разглядели его образ в его семени. В нашем мире мы видим только семя, образ цветка нам недоступен. И все же я постараюсь описать мою командировку в иное измерение понятными всем нам словами.
Вначале сего путешествия, я мысленно испросил, сам не зная кого, дать мне направление по поиску дяди Сережи. Тогда меня стало опускать на землю, и я стал проходить сквозь нее, как сквозь темный туман, пока не оказался у входа в огромные ворота, размерами напоминавшие ворота крупного производственного цеха. Пройдя через них, я оказался в сложной коридорной системе, где четко просматривалось одно главное направление, от которого отходили в стороны коридорчики поменьше, с многочисленными комнатками в них, по типу барачных.
В главные ворота, в сопровождении неких туманно обрисованных сущностей, описать которые мне сложно, заводились какие-то люди, начиная от грудных младенцев и до глубоких стариков. Они отправлялись прямехонько в первые боковые коридорчики и дальше размещались по этим бесчисленным комнаткам. То, что их несметное число, я не видел напрямую, но я это, неким образом, просто понимал.
Я прошел, вернее не прошел, это я говорю так, чтобы было понятно тебе, милый читатель, я переместился немного по основному коридору и завернул в один из боковых. Там я добрался до одной из комнат, войдя в которую, и встретился с дядей Сережей. Он был в галстуке и одет в тот же костюм, в котором был и похоронен. И он был не один, был еще кто-то в зэковской шапочке и робе, мне не запомнившийся, и они играли в лото, как это раньше нередко было в советское время в середине века во дворах.
Дядя поднялся и пошел ко мне навстречу. Объятий, таких, как у нас это принято на земле после долгой разлуки с родным человеком, не было. Но внутренние ощущения, что мы рады и обнялись, как бы, – это было. Причем, в лицо он был, в нашем обычном понятии, мне не узнаваем, там было какое-то собирательное лицо непонятно каких личностей, среди которых иногда проявлялось и дядино. Но то, что это был он, я нисколько не сомневался.
– Вот, молодец, Коля! Как ты сумел прорваться-то сюда? – спросил он, но тут же замахал руками: – Ладно, не рассказывай, я все знаю и знал, что так будет, потому к тебе во сне и пришел – что толку Нюрку-то зря беспокоить, одни только слезы ей были б.
– А это что за место, дядя Сережа?
– Чистилище это, сынок, промежуточное место такое. Сижу вот тут с тех пор, как похоронили еще. Ни в Рай, ни в Ад не берут. И тут все такие, не только я. Вон и Федор тут, зек с нашей зоны, где я начальником отдела кадров был, невинно осужденный по доносу. И каждый тут парится по своей какой-то причине. Насчет меня мне тут объяснили, что человек-то я, вроде, честный, был, по статусу Рай положен, но мне на памятник могильный звезду замастырили пятиконечную – она-то душу в Рай и не пускает. – Это почему же? – спросил я, рассматривая скудную обстановку помещения: две шконки, расположенные друг над другом, деревянный стол и табуретки, зачем-то здесь стоящая в углу метла. – Звезда на памятнике, она же не перевернута, как на печати Мендеса.
– Да так-то оно так, только по отношению к покойнику, она находится, как бы, зеркально, вот и выходит эта та самая печать, ети ее! Это для живого человека она правильно стоит, живому-то ничего. В общем, накажи Нюрке, чтобы заменила мне памятник на христианский, с крестом. А ежели ей это накладно будет, то пусть хоть звезду с памятника собьет. Тогда хоть на море позагораю в Раю. А то тут прогулки всего два раза в день, и то – по коридорам гуляем, как тараканы в пенале.
Я пообещал все сделать, как он просил. А надо сказать, в советское время памятники было принято, за небольшим исключением, ставить всем со звездами. Сколько ж тут невинного народа немеряные свои сроки просиживают?
– Слушай, дядь Сереж, а ты тут, часом, будущее и прошлое не знаешь? Ну, что, например, со мной будет? – спросил я отнюдь не из спортивного интереса.
– Вестимо, знаю.
– Да?! – обрадовался я. – У меня тут девушка одна есть, я хочу о нас узнать. Скажешь?
– Нет, Коля, не положено, тебе ж лучше будет. Если я тебе скажу, ты уже никогда отсюда не выйдешь, так и будешь тут вечно по коридорам мыкаться. Тебе это надо?
– Пожалуй, нет. Слушай, а, может, и от соседа передать что на землю надо?
Я посмотрел на мертвого зэка, вернее на то, кого он сейчас собой представлял. Тот встрепенулся, было, но только грустно покачал головой.
– Нет, Коля, ему ты не поможешь. За него его родня должна хлопотать, такие уж тут порядки. Да ладно, ты иди, а то тебя засосать сюда насовсем может.
Дядька обнял меня и подтолкнул к двери.
– А как мне выйти отсюда?
– Да иди себе и иди. Моя мысль тебя выведет.
У двери я напоследок обернулся. Дядя Сережа грустно смотрел на меня, будто с палубы корабля на берег, где когда-то был счастлив. У меня же расставание не вызывало какого-то чувства вновь долгой разлуки, было такое ощущение, что мы прощаемся до завтра.
Когда я покинул дядьку, то пошел не к воротам, а вглубь основной магистрали. Не скажу, что мне было любопытно, просто пошел себе и пошел. И вот что интересно, я заметил, что чем дальше углубляюсь в главный коридор, тем больше погружаюсь в прошлое, но не свое, а тех, кто здесь находился. Так, например, я заметил, как началась меняться одежда людей, входящих и выходящих из своих комнат и проходящих по боковым коридорам. При этом можно было легко проследить моду и стиль ушедших времен. Я дошел и до тех мест, где находились павшие бойцы Второй Мировой Войны. Причем не только наши, но и немцы, французы и другие. Все они были в военных мундирах своего времени, в которых пали в бою или были похоронены. Таким образом, я дошел, полагаю, до Петровских времен и, может быть, пропутешествовал бы и дальше, то тут меня начало выносить сквозь землю наверх.
В какой-то момент, я понял, что нахожусь на поверхности. Были сумерки, передо мной стоял стол с лавками, наподобие тех, на которых в мое время резался весь дворовый люд – в любимую игру членов Политбюро ЦК КПСС – домино. За столом, друг против друга, сидели двое, один полупрозрачно светлый, другой чернее ночи и тоже, как бы, полупрозрачный. Это трудно описать словами, не чернее черного цвета, а чернее, именно, ночи. Ведь ночь, хоть и черна, но прозрачна. Я внутренне назвал одного из них ангелом, другого чертом. И я понял, непонятным мне самому шестым или девятым ли чувством, кои здесь, в этом мире, были возможны, что это была пограничная зона, стыковочное место близ Чистилища, где встречаются силы Тьмы и Света для решения каких-то своих проблем через своих посланников. То есть, через низших ангелов и наиболее благопристойных демонов, которые бы не нанесли друг другу ущерба при контакте.
