— Вставайте, не кисните! Я тут неподалеку в овраге местечко нашел — готовый вход в пещеру! Углубим, сверху лапником забросаем, отличная ночевка получится!
— Ладошками копать собрался? — апатично спросил Сашка.
Ему не хотелось куда-то идти и что-то делать. Еще накануне он повредил лодыжку, и после всех сегодняшних злоключений она болела нестерпимо. А теперь перестала болеть, и это было еще хуже. Обморожение, к бабке не ходи.
— Ладошками не надо, — сказал Юра. — Мы яму как бы вытопчем, своим весом снег утрамбуем. Я уже начал. Вставайте, пошли!
— А что ты тут раскомандовался-то? — злобно спросил Гося.
— Да потому что кто-то должен командовать! А других командиров у нас нет!
— Что?!
— Что слышал! Какое тебе слово повторить?! Что ты бездарь и докомандовался до того, что все мы в полной заднице? Повторяю: без-дарь! Теперь услышал?!
Гося аж подпрыгнул. Мгновенно оказался на ногах. Юра сжал кулаки.
— Прекратите! Нашли время!
Но Зину никто не слушал.
Гося медленно двинулся вокруг костра. Юра ждал его на месте, приняв боксерскую стойку. Причем вид у обоих был такой, словно они уже выдержали несколько раундов: синяки, царапины, ссадины. Путь через три гряды курумника, перемежавшиеся с лишенными снега наледями, всем обошелся дорого — падали не по одному разу, расшибались, ладно хоть никто шею не свернул.
Они стояли со сжатыми кулаками на расстоянии друг от друга в пару шагов, злые, взъерошенные, но никто, ни Юра, ни Гося, не бросался в драку первым.
Пауза затягивалась.
Может, постояли бы так, да и разошлись, прислушавшись к увещеваниям Сашки, — но Юра щедро плеснул бензина в огонь.
— Психуешь, что с Зиной не обломилось? Даже когда мы с ней разошлись?
Гося рванулся вперед с утробным низким воем. Пропустил удар по скуле — скользящий, не сильный. Сам ударил — от размашистого хука подшлемник слетел с головы Юры и, как на грех, свалился прямо в костер. Последовал обмен еще несколькими ударами, цели достигали далеко не все — и драчуны сошлись в клинче.
Сашка не знал, что можно сделать. Сунуться одному растаскивать двоих? — так прилетит шальной удар по зубам, вот и все. Разве что Зина…
— Стойте! — заорал он. — Прекратите! Зины нет! Ушла!
* * *
Пытка длилась много часов, или много лет, или много эпох — время потеряло для Люсьены всякое значение, а может, времени вовсе не осталось: его тоже сожрали чудовища, как сожрали всё и всех вокруг, и осталась только тьма, и чудовища в ней, они подбирались все ближе, их пасти дышали огнем, обжигали, кровавый пот лился по Люсьене ручьями, она пыталась спастись от испепеляющего жара — и не могла, потому что…
«Ты пришел отдать золото?»
…ей не позволяли, потому что у чудовищ были прислужники, и они были еще страшней, они выглядели как люди, но Люсьена точно знала: то лишь видимость, маски, дурные подделки под лица, и если схватить такое лицо, оно сморщится, сползет, как кожура со сваренной «в мундире» картофелины, и откроется…
«Я не брал ваше золото. Я отдам взамен деньги, сколько оно там стоит… И разойдемся бортами. Они спрятаны в палатке, сейчас вынесу».
…оскаленная пасть чудища, и покажутся выпученные лягушачьи глаза, налитые кровью, готовые лопнуть от переполняющей их крови, чужой высосанной крови — она все это точно знала, потому что чудища-оборотни притворялись людьми неумело, хоть и старательно, они даже пытались имитировать людскую речь, но получалось плохо, никакого смысла в издаваемых звуках не было, и Люсьена ненавидела тварей…
«Ты только дурного там внутри не надумай. Подружке вашей брат мозги по-любому вышибить успеет».
…и отдала бы все на свете, чтобы добраться хоть до одной и чтобы налитые высосанной кровью глаза лопнули под ее пальцами, — но у нее не осталось ничего и отдать она ничего не могла, и не было оружия — о, как она нуждалась в оружии! — а потом увидела кое-что, совсем рядом увидела, «кое-что» чуть не уткнулось ей в нос — увидела и поняла: судьба посылает шанс!
* * *
Семен начал расстегивать старый футляр от фотоаппарата, но Микеша покачал головой.
— Ты мне деньги не давай, пожалуй. Пусть Гешка решает. Как скажет, так и будет.
— Где он?
— Вниз ушел. Там ваши собрались. Ты посиди, подожди его.
— Ага, а они там на морозе в ящик сыграют. Не чувствуешь будто, как крепчает! Сам туда схожу.
— Вместе сходим, я покажу. Только ты вот первым шагай, пожалуй, а я сзади, и буду говорить, куда. Пошли?
— Погоди минуточку…
Семен снова исчез в палатке, вернулся с теплой курткой на овчине, укутал Люсьену, натянул ей капюшон. Прошептал, низко нагнувшись: «Потерпи, скоро все закончится».
Что из кармана исчез финский нож в ножнах, Семен обнаружил лишь позже — внизу, у кедра. Люсьена к тому времени уже закончила перерезать путы на ногах. Сделала это незаметно, под прикрытием овчинной куртки, и теперь поджидала удобный момент, чтобы прикончить оставшуюся в одиночестве тварь.
* * *
Путь к кедру по льду и камням был нелегким, у Зины до сих пор ныл правый бок, отшибленный тогда при падении. Но теперь, при возвращении, дорога вниз казалась легкой разминкой…
Теперь ветер дул в лицо, швырялся снегом, залеплявшим глаза. Зина почти ничего не видела и не подозревала, что пару минут назад разминулась с Русиком, попросту не увидела его, лежащего на снегу в нескольких метрах, а он был еще жив, еще дышал…
Ступни она не чувствовала — шерстяные носки с меховыми стельками недолго спасали от холода, Зина не понимала, что под ногами, — и падала все чаще, но упрямо поднималось. Ничего, дойдет. Должна дойти. И все утрясется, все наладится, она сумеет втолковать Рогову, как тот ошибся, ведь он же нормальный парень, и даже… Черт возьми, не зря же они целовались там, в 41-м, и от Рогова пахло водкой (Зина тоже выпила пару глотков) и дешевым крепким табаком — Зина не любила эти запахи, но тогда они показались отчего-то приятными, и…
Она упала в очередной раз. И не смогла подняться. Ноги не слушались, и тогда Зина поползла. Ничего, доползет, курумник закончился, должна доползти, обязана.
Ей казалось, что она ползет и что палатка все ближе. На деле руки и ноги совершали слабые движения, не двигая тело с места.
— Айсерм, — прошептала Зина, — очень айсерм…
* * *
Говорят, что ночью все кошки серые. А елки ночью все одинаковые. И приметы, что запомнил днем, ночью не больно-то видны, особенно если очки остались далеко, а близорукость и хреновое ночное зрение при тебе, никуда не делись.
Короче говоря, Коля обшарил корни, наверное, двух десятков елей. Потерял в ходе поисков варежки (искать потом не стал, решил, что обойдется тонкими перчатками), успел накрутить себя: тайник разграблен, все пропало окончательно — и тут наконец нащупал искомое.
Убрал было мешок в наружный карман куртки, потом решил, что такому «везунчику», как он, пара пустяков зацепиться в темноте за сук и оторвать карман вместе с содержимым. Подумал, перепрятал золото во внутренний карман — и теперь проклятое богатство холодило тело даже через свитер.
Лыжи оказались на месте, обе пары торчали из снега, но на валенки их было не надеть. Коля задумался: может, быстрее будет разворошить лабаз и достать ботинки? — но те были чужие, и он не помнил, какого размера, так что пришлось заняться подгонкой креплений, чертыхаясь и проклиная задубевшую на морозе кожу.
Наконец все было готово. Он стоял на лыжах, палки в руках. И понял вдруг, что машинально и подсознательно установил лыжи на лыжню так, чтобы укатить обратно: в 41-й, в Вижай, к людям. Подумал: а может, действительно? Пойти первым делом к участковому, сдать золото, написать заявление. Никаких законов он не нарушил. Законы запрещают утаивать такие находки от государства, а не от спутников по походу. И когда-нибудь эта история позабудется. Сотрется из памяти, развеется как ночной кошмар.
