— Пусть свершится то, что должно свершиться, да, да, я так думал, я так хочу.
— И готов?
— Хотя бы смерть! — страстно крикнул он, забывая весь мир и утопая всей душой в Дэзи.
Зенон покорно глядел на нее рабски преданным взглядом, чувствуя, что связан с ее душой навсегда, что, если она скажет «умри», он с наслаждением исполнит этот приказ.
Дэзи взяла его за руку и повела в зеленую чащу бамбуковых кустов. Они сели. Пантера насторожилась и внимательно следила за ними зелеными глазами.
— Я должна тебе сказать несколько слов, несколько важных слов.
— Я их томительно ждал.
— Если хочешь, можем поехать вместе на то солнечное побережье, о котором ты когда-то рассказывал… на несколько недель… скроемся от людей, переживем, как во сне, нечеловеческое счастье.
— Тот путь, отмеченный на карте, вел туда.
— Вел к счастью, похищенному у жизни… — шепнула она.
— Я не могу проснуться, — произнес он, сжимая себе голову.
— Исчезнем на несколько недель, но затем в нас должна умереть память об этом. Мы будем так же чужды и далеки друг другу, как и до сих пор.
— Как же может умереть в нас память о счастье?
— Хочешь? — снова спросила она, заглядывая ему совсем близко в лицо.
Он схватил ее руки и прижал к губам.
— Говори со мной, разбуди меня, дай поверить, что это не сон, умоляю тебя, — шептал он в лихорадке и беспамятстве.
Она глядела на него горящими, как пламенные бездны, глазами и вся была как чудный цветок, вдруг расцветший всем великолепием красок и дышащий упоительным ароматом; губы ее дрожали и шептали, приближаясь к его губам:
— Мы можем вместе пережить только сон, жизни пережить нам нельзя.
— И когда же это свершится? — спрашивал он, боясь, что внезапно все исчезнет.
— Может быть, еще сегодня, может быть, завтра — не знаю, но, когда придет это мгновение, я явлюсь тебе, и ты…
— И я пойду за тобой, Дэзи, Дэзи! Я вижу сон, которого нельзя передать.
— Мы будем видеть во сне самих себя, нам приснятся наши прежние существования и воплощения.
— Твои слова пробуждают меня, я воскресаю в тебе.
— Потому что я — это ты, как аромат цветка — цветок.
— Я уже раньше любил тебя, уже давно, всегда.
— Потому что я всегда была с тобой, всегда была твоей душой.
— Знаю… перед началом веков… перед существованием я был солнцем и погас, утонул в бездне твоих священных зениц.
— Пойдешь со мной? — она остановила свой взгляд на его неподвижных глазах.
— Хоть на смерть! Ты меня любишь? — он замирал от нечеловеческого волнения.
Но Дэзи вскочила с места, потому что пантера вдруг поднялась и, опершись лапами о бассейн фонтана, зловеще зарычала.
А ему показалось, что в воде появилось печальное и грозное лицо Бафомета, сверкавшее кровавыми глазами.
— Иду в вечный сон о тебе, — бредил он, падая на скамейку.
«Теперь остается только умереть», — думал он, открывая после долгого молчания воспаленные глаза. Дэзи уже не было, только Ба ползала по краю бассейна и жалобно визжала, и фонтан, разлетаясь брызгами, звенел тревожно и заунывно. Вокруг покачивались пальмы, и из зеленой чащи глядели какие-то цветы, похожие на глаза, смотревшие так хищно, что Зенон вздрогнул и поспешно вышел из оранжереи.
Но голос Дэзи все время пел в нем, он слышал ее слова, падавшие на его душу горячей ароматной росой. Он все еще видел ее глаза, пронизывающие его острым, мучительным наслаждением. Его сжигало пламя экстаза, подхватывал вихрь счастливого безумия, унося к небу и бросая в пропасть непонятного ужаса, на глухое, мертвое дно бессилия. А среди этого хаоса и обрывков мыслей горело в нем только одно крепкое и вполне осознанное чувство — чувство необходимости повиноваться ее воле, и эта необходимость — принести себя в жертву и погибнуть — манила его неизъяснимой сладостью смерти.
«А может быть, это только сон? Галлюцинация?» — Он вздрогнул, пораженный внезапным сомнением.
За окнами стоял печальный, залитый водой день, хаос города, затопленного бесконечным дождем и туманом.
Вдруг он повернулся к зеркалу — оно блестело мертвой синеватой поверхностью, отражая в себе всю комнату и его странно бледное измененное лицо.
«Неужели это я?»
Зенон показался самому себе каким-то другим, таким страшно чужим и незнакомым, что отступил от зеркала в беспомощном страхе.
«Но ведь это я! Вижу, чувствую, различаю», — думал он, прикасаясь к разным предметам, чувствуя холод меди, мягкость шелка, определяя цвета и формы, замечая разницу между ними, и, немного этим успокоенный, сел за рояль, но не мог играть: из-под пальцев вырвался какой-то бессвязный, спутанный крик. Он сильно и властно ударил по клавишам, рояль застонал, и взорвалась дикая и жуткая мелодия, подобная стонам и хохоту рвущихся на свободу безумцев.
«Я полон радости и счастья, но что-то плачет во мне, что-то боится. Что это? Что это?» — упорно спрашивал он самого себя и, не найдя ответа, бросился на диван, пряча лицо в подушки и пытаясь забыться. Но, раньше чем он смог погрузиться в забвение, над самой его головой прозвучал голос Дэзи. Зенон стремительно вскочил — голос звучал уже несколько дальше, постепенно затихая.
— Где ты, где? — спрашивал он, ища ее по всей квартире. Она была где-то здесь, он ощущал запах ее духов, слышал ее шаги, до него совершенно явственно доносился шорох ее платья.
— Дэзи, Дэзи! — крикнул он вдруг, протягивая руки к зеркалу, где обозначился ее силуэт, как бы сотканный из жемчужного тумана, блеснули ее фиалковые глаза и расцвела улыбка, но, раньше чем он успел приблизиться, все рассеялось и исчезло.
Он долго ждал, глядя в пустую стеклянную плиту, словно в замерзшую глубину, ревниво скрывающую от глаз смертного свои чудеса и непонятные тайны, а потом его охватила какая-то тихая, серая задумчивость, он утонул в бессилии и уже не чувствовал ни волнения, ни радости, ни страдания. Его пробудил шум городской жизни, грубо ворвавшийся в окна. Сердце сжалось, глаза наполнились слезами необъяснимой грусти; ему казалось, что со всех сторон к нему протягиваются хищные когти жизни, а собственный голос его звучит строго и повелительно.
— Нет, я уже не вернусь к тебе, не вернусь, — говорил он, всматриваясь в какой-то берег, грезящийся все слабее и все дальше.
«Пойду своим путем, предамся снам о новой жизни», — думал он.
Вошел лакей и доложил о каком-то незнакомом господине.
— Меня нет дома! — крикнул он нервно и, выйдя в другие двери, пошел наверх в квартиру Джо.
Малаец самым решительным образом загородил ему дорогу:
