И дернула за глобус.
Зажегся свет. Вдруг. Везде. И пульт ожил. Заморгал огоньками, засинел старомодными мониторами, кресла начали трансформироваться.
— Учитесь! — усмехнулась Груша. — На ловца и вошь бежит! А теперь…
Она наклонилась над пультом, занесла пальцы. И окоченела.
— Не могу, — сказала через минуту.
— Что не можешь? — спросил Барков.
— Не могу разобраться. Все вроде знакомое, но все не так. Расположено не так, бессмысленно…
Груша принялась давить на кнопки и щелкать переключателями. Ничего у нее не получалось, она хмурилась и давила на кнопки сильнее. На пульте мигали огоньки, что-то гудело, Барков с напряжением озирался.
— А-а, вот! — радостно воскликнула Груша. — Передатчик, нашла! Теперь я вызову спасателей!
Шш-ших…
Разряд прошел через рубку, попал в главный монитор. В мониторе образовалась круглая дыра, затем он взорвался изнутри зеленым пламенем, через пульт прошла трещина, из которой стала выдавливаться комковатая лиловая суспензия. Сработала система пожаротушения, хотя тушить, в общем-то, было нечего.
Свет погас, рубка вновь наполнилась зеленым сиянием.
— Ты чего?! — Груша повернулась к Баркову.
Барков не ответил. Выстрелил еще два раза. Больше пульта не было.
— А-а-а! — Груша, расставив руки, кинулась на Баркова.
Ствол бластера уперся ей в подбородок.
— Стоп! Стоп! Стоп! — вынужден был вмешаться я. — Остынем, не надо пороть горячку…
Я влез между ними и отвел бластер в сторону.
— Ребята, вы что? — Я потихоньку отталкивал Грушу. — Вы что, а?
Груша не могла ничего сказать. Пятилась только.
— Он… он… он… — захлебывалась Груша.
— Он нам потом все объяснит.
— Да он… я его…
Груша попыталась кинуться на Баркова еще раз. Я удержал ее с большим трудом. Трудно удержать разгневанного носорога, знаете ли.
— Лина, спокойно, — уговаривал я. — Всему есть объяснение…
Она пихнула меня с такой мощью, что я отлетел к стене.
— Ну, вы и сволочи! — крикнула Груша. — Не желаю тут с вами больше! Гады! Разберусь еще с вами!
Груша плюнула в нашу сторону и выбежала из рубки.
— И зачем ты… — кивнул я на пульт.
— Не понимаешь? С этого корабля ничего нельзя посылать, — прошептал Барков. — Ничего. Это… — Он обвел руками рубку. — Это ловушка. Одна большая ловушка.
— И как нам теперь быть? — вздохнул я. — Ты сжег единственный на планете передатчик. Вряд ли здесь есть что-нибудь подобное. Теперь…
— Все будет хорошо, — закончил фразу за меня Барков.
— Почему?
— Потому, — уверенно сказал Барков.
Я развел руками.
— Ты должен поверить, что по-другому нельзя, — начал убеждать меня Петр. — Если корабль действительно тот самый «Ворон», то лучше отсюда ничего не передавать. Опасно! «Ворон» заманивает сюда другие корабли, он как бы космический «Летучий Голландец»…
Ясно. Барков пришел сюда, собираясь уничтожить передатчик, чтобы никто больше не попал в западню.
— Надо уходить, — прошептал Барков. — Он… он попытается отомстить… Скорее!
Мы выбрались из рубки и двинулись обратно. Вдоль стены, по которой сюда пришли. Барков первый, я за ним. Шагали, шагали, шагали… Потом я вдруг подумал, что мы, пожалуй, слишком долго шагаем. Вроде как до рубки мы быстрее добрались. Хотя до рубки мы шли в компании с Грушей, а компания такой злобной дурищи, наверное, сокращает время. И время похода, и время жизни.
Барков остановился. Стал смотреть вперед и назад. Я тоже посмотрел, но ничего, кроме ровного зеленого коридора, не увидел.
— Мы что, заблудились? — спросил я.
— Не знаю.
— Как мы могли заблудиться, если шли по прямой?
Барков вдруг резко прижался к стене. И я тоже прижался.
— Как тут можно заблудиться? — повторил я.
— Тут все можно. Вон, погляди… — Он указал вперед.
— Поворот…
— Точно, поворот, — кивнул Барков. — А какой тут может быть поворот?
— Слушай, Петь, а давай бластером прямо в стену… Прожжем дыру, и все дела.
— Не получится, мощности не хватит. Надо искать выход… Главное, не спешить…
Барков чуть сместился вдоль стены.
— Главное, не бежать. Если побежим — все…
— Что все?
— Все. Ты что, не знаешь — все охотники реагируют на резкие движения… Черт!
Он вжался в стену крепче. И меня свободной рукой вжал.
— Ты тоже слышишь? — спросил я. — Шаги…
— Слышу. — Барков поднял бластер.
— Может, Груша?
Но Барков продолжал целиться вдоль коридора.
Шаги приближались к нам, вот-вот они должны были показаться из-за поворота…
И вдруг стал гаснуть свет. Это было невозможно, однако это было так. Светопанели гасли! Они вообще не могут гаснуть, они сами излучают… Но гасли. Одна за другой. Будто кто-то закрывал их или заливал черной краской.
К нам подступали тьма и шаги. Тьма быстрее.
Барков целился. Свет погас совсем, и сразу же Барков выстрелил. Но не в сторону шагов, а в потолок, чуть под углом. Вспышка осветила коридор — в нем никого не было.
— Никого… — прошептал Барков. И на всякий случай выстрелил еще раз.
В коридоре действительно никого не было. На потолке краснели кляксы от разрядов, расплавленный пластик остывал медленно, капал вниз черными смоляными каплями.
А потом панели зажглись. Все разом. Опять стало светло.
Коридор был пуст.
Мы постояли немного, подышали, затем двинулись дальше. Далеко мы, правда, не ушли. Сделали шагов, наверное, двадцать, не больше, и я вдруг почувствовал боль. Не в голове, не в руках, а внутри. Сначала вроде было ничего, терпимо, но боль усилилась мгновенно, скачком. Кости, кишки, мышцы, кожа — заболело все! Меня сломало пополам, я упал на палубу.
Рядом корчился Барков. Ему было, кажется, даже хуже, чем мне, — он не только корчился, но еще и бился лицом о стену, каждый раз оставляя на ней красные разводы. Я еще подумать успел — а почему кровь у него красная? Наверное, от освещения так получается.
Я ощущал, как все мое нутро скручивается, как трескаются кости… Кажется, я кричал. Наверняка кричал. В некоторых случаях в жизни нельзя не кричать. На американских горках нельзя не кричать, особенно в первый раз. И когда тебя первый раз разрывают изнутри, тоже нельзя не кричать.
Я кричал. Ничего нельзя было сделать.
Кончилось все тоже вдруг. Мы остались лежать на палубе. Какое-то время боль еще кипела в крови, однако я чувствовал, как она постепенно уходит. Барков тоже успокоился. Дышал, чуть постанывая, лежа спиной ко мне.
В моей голове билась совершенно непонятная, незнакомая мне мысль.
