…в Гримм-Хилл он приехал позавчера. Первый день выдался суматошным, зато на следующий удалось неплохо заработать – ему повезло сперва подменить грузчика, подвернувшего ногу, а затем – устроиться на денёк в пиццерию, собирать грязную посуду, выносить мусор и мыть полы. Хозяйке он приглянулся; она была даже не прочь нанять его и на кухню, несмотря на отсутствие документов, и оплату сулила щедрую, но Джек пока думал. Оседать в Гримм-Хилл он не собирался – так, рассчитывал отдохнуть перед рывком в столицу, там скопить побольше деньжат, раздобыть более приличные документы и перебраться на континент, может, куда-то к Йорстоку, откуда, как говорили, был родом отец…
Теперь эти планы казались нереальными – и очень глупыми.
Сердце колотилось как бешеное; спёртый, пыльный воздух комнаты застревал в горле; накатывало всё сильнее странное чувство, что он, Джек, вот прямо сейчас опаздывает, непоправимо, страшно.
Почти не рассуждая, он тихо и быстро оделся, сунул в карман куртки жёлуди, фальшивые права и игральные кости – как талисман на удачу – и вышел.
Лестница, ведущая к двери чёрного хода, почти не скрипела.
Последняя ночь октября была оглушительно тёмной – и совершенно прозрачной. Воздух хрустел на зубах, точно ледок ломался; каждый выдох – белесоватое облако. Пальцы без перчаток почти мгновенно окоченели, а затылок, влажный после ночного кошмара, точно обожгло ветром. Джек поднял воротник и растерянно оглянулся, пытаясь сообразить, что же выгнало его из тёплой постели, но вокруг была только темнота и тишина, изгиб улицы, мрачные громады домов… В высоком-высоком небе летели клочья облаков, очень быстро и тихо; звёзды, густо рассыпанные, колючие, то меркли, то снова вспыхивали, и от этого тревога усиливалась.
– Наваждение какое-то, – пробормотал Джек.
Он мысленно дал себе зарок прогуляться до поворота, поглядеть издали на вокзал, на ту его часть, что хорошо освещена и потому выглядит обжитой в любое время суток, а затем вернуться назад. Брусчатка обледенела; на стенах был слой изморози. Похоже, что пару часов назад тут стоял густой туман, но память не сохранила ни одного образа, точно прошедший вечер целиком стёрся.
«Может, мачеха была права насчёт психушки?» – промелькнула мысль.
Джек никогда не думал об этом всерьёз, даже сейчас вот словно бы смеялся сам над собой… но потом ночную тишину разорвал долгий, протяжный, тоскливый гудок, похожий на трель волшебной дудочки.
И внутри что-то сломалось.
«Я рехнулся», – осознал Джек.
…и опрометью кинулся вниз по улице, к вокзалу, потому что знал наверняка, что этот поезд нельзя упустить, иначе всё будет напрасно.
Всё будет зря.
Сердце билось радостно и легко; ноги немели от ужаса.
По улице он наполовину сбежал, наполовину скатился, то и дело сшибая плечами углы, царапая ногтями стены. Наудачу нырнул через дыру в заборе, очутился в заброшенном саду – яблочный дух здесь стоял такой, что рот наполнился слюной – и почти сразу же увидел отошедшую доску в ограде на противоположной стороне.
«Повезло».
За счёт этого тайного лаза на ближайшую к вокзалу улицу он вылетел, срезав почти четверть квартала – взмокший, с частым пульсом и с карманами, полными сладких битых яблок. Против ожиданий, все платформы там, за решёткой, были погружены во тьму, такую же густую, как чёрный дым, и зыбкую… Все, кроме одной, самой дальней, и там-то фонари горели, как софиты.
«Туда».
Невидимый поезд снова загудел, уже ближе – призывно, тоскливо, мелодично. Джек разбежался, подпрыгнул – и ухватился за верхний край решётки. Обледеневшее железо обожгло голые ладони, кажется, до волдырей; ботинки проскользнули раз, другой, но затем удалось впихнуть мысок в ячейку прутьев. Напрягшись, Джек оттолкнулся, подтянулся повыше – и перевалился через верхний край.
Ладони были красными, но, конечно, чистыми, никаких ожогов.
Платформа точно дразнила: то прыгала ближе, то отдалялась. Он бежал, перескакивая через рельсы, протискиваясь между притихшими составами; дыхания уже не хватало. На ступени, залитые светом, он взлетел в самый последний момент, когда поезд загудел третий раз, торжествующе и насмешливо…
И сразу стало ясно, зачем было так спешить.
Поезд спускался прямо с неба, сквозь рваные облака – по тонкому пути, сотканному из неверного звёздного света. Он нёсся стремительно и величаво, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, огромный, как дом, медно-ржавый, с сияющими окнами, с высокой трубой, из которой поднимались пышно-белые клубы. Крышу устилали густые мхи, тёмно-зелёные, и седые лишайники, и там гнездились совы, дремали рыжие лисы, рос тимьян, цвёл клевер, летели осенние листья вперемешку с крупными хлопьями снега – всё вместе, одновременно.
И надо было бы испугаться, но Джеку стало вдруг так хорошо, как никогда раньше, пожалуй, только в детстве.
– Я дома, – пробормотал он.
Эхо от гудка затихло; поезд мягко затормозил на платформе, и двери раскрылись аккурат напротив Джека, а из полумрака вагона появилась рука в лайковой перчатке.
– Ваш билет, пожалуйста, – мягко спросил голос из темноты. Не колеблясь, Джек вложил в протянутую ладонь яблоко, истекающее соком. – Ах, чудесно! Это вполне подойдёт. Прошу, входите.
Джек, зажмурившись для храбрости, сделал шаг вперёд. За спиной звонко цокнули, смыкаясь, двери, и появилось ощущение невесомости. Он обернулся; за двумя оконцами виднелся город на холме далеко внизу и мерцали огни, а потом всё заволокло туманом, как в колдовском зеркале.
– Не страшно? – мягко поинтересовался уже знакомый голос.
Обладательницей красивых рук в лайковых перчатках оказалась женщина среднего роста, с седыми волосами, собранными в высокую причёску-корону, и облачённая в форму проводника. Поверх кителя на плечи была накинута узорчатая пуховая шаль. Женщина с улыбкой посматривала на Джека, перекидывая яблоко из ладони в ладонь, но глаза у неё были серьёзными.
– Нет, – честно признался он. – Но, вы знаете, мэм…
– Зовите меня мисс Рошетт.
– …но знаете, мисс Рошетт, у меня страшно в горле пересохло. По этому моему билету напитков не полагается?
Мисс Рошетт рассмеялась.
– К сожалению, нет. Но я могу угостить вас чаем в купе для проводников, – добавила она и сделала приглашающий жест. – Прошу за мной. Может, вы растеряны сейчас, юноша, но в вашем возрасте нет таких проблем, которые не решила бы чашка хорошего чаю с мятой.
В ответ Джек сумел выдавить из себя только подобие обычной своей обворожительной улыбки:
– Верней уж сказать, что в моём возрасте вообще не бывает проблем. С радостью принимаю ваше приглашение, мисс Рошетт.
– Какой прелестный юноша, – качнула она головой и вздохнула. – Не то, что второй… Вот сюда, проходите, пожалуйста – осторожно, ступенька.
Изнутри поезд выглядел, вопреки ожиданиям, вполне обычно. Тёплая деревянная обшивка стен, мягкий золотисто-коричневый ковёр под ногами, ряды купе – точь-в-точь как в каком-нибудь устаревшем, но бережно отреставрированном составе для туристов. Вот только за каждым окошком был свой пейзаж: уединённая, заброшенная станция где-то в горах; морское побережье; старинный город – высокие шпили, черепитчатые крыши, узорные флюгеры; деревня с полуразрушенной мельницей, в верхнем окне которой горел зловещий свет; серебристая степь и далёкое зарево пожара; череда одинаковых зеркальных небоскрёбов… Краем глаза увидев что-то тёмное, жуткое, оскаленное в недрах чёрного водоворота, Джек поспешил отвернуться и дальше уже смотрел только в спину своей проводницы, скользя взглядом по причудливым узорам шали.
– Здесь вам ничего не грозит, молодой человек, – мягко произнесла мисс Рошетт. – Пока можно не бояться.
Джек отметил для себя это многообещающее «пока», и загривок обдало холодком, точно сквозняк подул.
В купе для проводников было особенно тихо. Нижняя полка была сложена и временно превратилась в полосатый диван, по расцветке почти как ковёр под ногами. На столике у окна притулился белый чайник, накрытый льняной салфеткой, и несколько чашек, расписанных узором из серебристых лун и чёрных лисиц. На верхней полке клубилась тьма, завораживающе жуткая и прекрасная, и оттуда доносился слабый запах моря, скошенной травы и горького дыма пожарищ.
