Я настоящая балерина. Я буду танцевать всю жизнь!
Глава 26
Алина
Свободный день перед выступлением
Спектакль завтра, и этим вечером я в репетиционном зале одна. Все остальные отдыхают. Ни Жени, ни Виктора… Прекрасно. Я репетирую главную партию, и у меня всё получается. Одно мешает – холод. Сегодня просто невыносимый, как будто уличный ветер по залу гуляет. То и дело поскрипывает, приоткрываясь, дверь. Я вздрагиваю и оборачиваюсь на звук. Никого. Только сквозняк. Никого.
Той ночью я не видела призрака Вагановой, но великие балерины шептались обо мне, и я знаю теперь наверняка, что я – живое Воплощение Искусства. Теперь мне нужна моя роль.
Но я потратила целый день впустую. Даже репетировать начала только что. Всё потому, что была уверена – во всём виноват Виктор. Он поставил меня на задворки, и я думала только об одном: как найти способ заставить его отдать мне мою роль.
После того как услышала шёпот на лестнице, я напрочь забыла о старухе. А сегодня ночевала дома, и, хотя она не высовывалась из комнаты, слушая мерзкий скрежет мясорубки за стеной, я думала о ней. Точнее вспоминала её слова: «Ты не верь ему… Не верь. А спроси-ка лучше, что он сделал…» Это стало моей зацепкой. У Виктора есть тайна, которую он не доверил даже дневнику. Если хочу получить роль, я должна узнать её.
С самого утра я была в Мариинке. Торчала у сценического выхода – ждала с утреннего спектакля танцора одной из второстепенных ролей, Станислава Ташлапова. Если кто-то и мог помочь мне, то это он.
Ташлапов танцевал в массовке «Ромео и Джульетты». Точнее сказать, не танцевал, а «создавал атмосферу» – функция не танцора, а артиста миманса. Узнать его по сделанной годы назад фотке с сайта Мариинского было бы нереально, пришлось спрашивать у одного из артистов. Он указал мне на него, как раз когда тот появился в коридоре, ведущем в гримёрки.
Выглядел Ташлапов так себе: раздавшийся, лысоватый мужчина с одутловатым лицом. Он шёл, волоча по полу бутафорскую шпагу, которой только что размахивал на заднем плане в сцене массовой драки. Я преградила ему дорогу и поздоровалась. Он ответил не сразу: какое-то время молча пялился на меня мутноватыми глазами. Усталый. Недовольный. Насупленный. Я соврала, что готовлю реферат о лучших выпускниках Вагановки девяностых годов прошлого века.
– Лучших? – переспросил он. – Так это не ко мне, сердце моё!
Он хотел уйти, но я повторила, что знаю его как одного из лучших студентов того времени.
– Надолго? – обернулся он и, не дождавшись ответа, бросил уже на ходу: – Идём.
Гримёрка корифея – солиста кордебалета – оказалась тесной каморкой, которую приходилось делить ещё с несколькими артистами. Ташлапов, только что танцевавший далеко не корифейскую партию, место за этим крохотным гримировочным столиком занимает, скорее всего, «по старой памяти», и о том, чтобы поддерживать в гримёрной хотя бы видимость порядка, совсем не заботится: пустые вешалки болтались на штанге, а мятые костюмы валялись кучей на стуле в углу; пыль покрывала банки с высохшим гримом; а зеркало, высвеченное рядами ламп, хранило следы каких-то брызг и потёков…
Он плюхнулся в кресло так, что оно осело под его весом:
– Давай, что там у тебя, не томи. Про Вагановку?
– Да, – начала я. – Про ваш выпуск. Вы ведь были лучшим на курсе…
Он развалился в кресле, запрокинув голову назад.
– Не то слово. Лучший, блестящий, подающий надежды… Это все знали. И не было идиота, который не повторял бы это точно так же, как ты сейчас. Если у тебя всё, то дверь за твоей спиной.
Последнюю фразу я пропустила мимо ушей.
– Вашей партнёршей была Лидия Елецкая, а другом Виктор Маравин…
– Другом? «В уме ли ты, дева?» – пропел он на манер баритональной оперной фразы. – Всё училище было в курсе, что этот голубок сигал в туалет каждый раз, когда видел меня в трико. Хорош друг!
– Вы не общаетесь сейчас?
Ташлапов поднял голову и уставился на меня красными глазами:
– Это ты для чего спрашиваешь, я так и не понял?
– Я пишу реферат о судьбах лучших выпускников…
– О, даёт Вагановка, а! Лучше б ногами вас учили дёргать как положено, а то приходят каждый год – как после детского кружка!
– Это факультативно.
– Чего?
– Я имею в виду, что это дополнительная нагрузка. Помимо занятий.
– А мы и помимо занятий в зале торчали, – ответил он с таким жаром, что с губ сорвалась слюна. – Плие да плие, плие да плие. Зато и выпустились так, что любую партию дай – до сих пор – и я сделаю! А вы приходите и элементарное – ну самое элементарное – не в состоянии танцевать! И планки нет. Чтоб тянуть, так тянуть, а не так что «на от…».
– Тогда почему вы здесь, а не на сцене? Там вроде второй акт в разгаре… – неожиданно для самой себя выдала я.
– А-а-а… – протянул Ташлапов и, прищурившись, погрозил мне пальцем. – Вот, значит, ты куда. Почему не солист, да? Почему не премьер? Мне ж на пенсию со дня на день – подковы уже и сдирать не надо, сами вот-вот отвалятся.
Он кивнул в сторону угла, где стояла корзина, доверху наполненная грязными и рваными балетными туфлями, в которых танцуют мужчины.
– А я танцевал – ты не думай! – я и Зигфрида однажды танцевал, и Дезире было… Сольники постоянно. Меня на солиста должны были взять вообще. Знаешь – нет?
Я покачала головой.
– Мне ж обещали сразу в солисты ещё до выпуска. Если бы спектакль нормально станцевали…
– Выпускной? – уточнила я.
Он то ли кивнул, то ли уронил голову на грудь.
– А что произошло?
– Что произошло? – Он дёрнулся в кресле. – А вот ты запиши, запиши! Где у тебя листок? – и, заметив в моих руках телефон, продолжил: – А, вы же, молодёжь, теперь все «на девайсах»! Вот бы танцевали так же, как по экрану щёлкаете!
Сравнил тоже.
– Ну ладно. Что произошло-то? Вот ты это напиши. Может, хоть через двадцать пять лет дойдёт до них! Я ведь долбил им, как детям малым – правда! – я и к Ганиной ходил, тогда она ректором была… Без толку. Так этому уроду всё и сошло… Сама, мол, упала, сама сознание потеряла. Скандала они не хотели. Тогда, понимаешь, не то, что сейчас, было. Все как-то молчали, хотя уже и не Союз был, но мы привыкли… Это теперь интернеты ваши – такого понапишут!
– А что случилось? Вы можете мне рассказать?
– Лидка – партнёрша моя – грохнулась прямо на сцене. Вырубилась. Спектакль сорван. Наш выпускной. Меня в Мариинку взяли в корд, вместо солистов – и то, каким только чудом! – её никуда. Так и преподаёт где-то в любительской студии вроде. А метила в примы! Я следил за ней одно время, когда все
