мистер Эпплби, с которым она разговаривала до явления миссис Пагани, ничем необычным не занимался. Казалось, он просто травит байки группке других гостей, откровенно при этом скучающих – и Кларинда вовсе не спешила разделить с ними эту скуку. Она в принципе не стремилась к шапочным знакомствам – за всю жизнь ей удалось завести их от силы десяток, и все эти люди угодили в расплывчатую категорию «друзья друзей».
Миссис Пагани снова приложилась к бокалу.
– Что ж, мне пора. Я заглянула всего на минуту – на вечер у меня запланировано много дел. – Она поднялась и протянула руку. – До завтра, получается?
– Увы, не уверена. Подозреваю, у мистера и миссис Карстерс есть на меня планы.
Миссис Пагани посмотрела ей в глаза, затем кивнула.
– Да. Лучше не ссориться с ними. Это очень важно. Что ж, приезжайте, если сможете.
– Спасибо. С удовольствием.
Миссис Пагани надела свое дорогое соболиное пальто, простилась с миссис Карстерс.
– Вам не о чем беспокоиться, – услышала Кларинда ее слова. – Дадли сделал верный выбор.
– Милый… – смущенно пробормотала она в сторону мужа.
Дадли встал позади стула Кларинды и наклонился, чтобы поцеловать ее в макушку:
– Не обращай на нее внимания. Миссис Пангани – экстравагантная дама, но с очень добрым сердцем. Не волнуйся, в деревне она такая одна. А еще она чрезвычайно богата.
– Что вас навело на эту мысль, Дадли? – спросил сладкий голос мистера Эпплби; теперь все за столом говорили о миссис Пагани.
– Будь по-другому, мистер Эпплби, – не вела бы себя так, как ведет, – ответил Дадли.
И с ним, кажется, все согласились.
Когда гости разошлись, молодежь послушала радио и поужинала. После, по ее собственному настоянию, Кларинду пустили на кухню помочь помыть посуду. Когда она удалилась в свою комнату, в ушах у нее все еще гудело от слов признательности.
На следующее утро ей пришлось признать, что она чувствует себя подавленной. Лежа в постели и наблюдая, как мимо окна проплывают клочья позднеосеннего тумана, она никак не могла избавиться от мысли, что нутро дома родителей Дадли – пусть теплое и уютное, но напрочь лишенное некоего важного аспекта настоящести; в подобном месте недолго и с ума сойти. Она видела себя, свою настоящую сущность, навечно подвешенной во мраке, воющей одиноко в темноте – несчастной и притом неслышимой; в то время как ее другое, внешнее «я» с улыбкой терпело извечную бесцельную рутину любви и подчинения семье и сообществу друзей, которые, какими бы прекрасными людьми они ни были, представали в ее глазах чрезвычайно чуждыми – непохожими на нее саму в чем-то, чего она до конца не понимала. В этой связи «лондонское» амплуа Дадли стало казаться простой приманкой, при помощи которой ее заманили в его непомерно огромную семью, эту набитую варящимися раками кастрюлю. Миссис Пагани определенно отличалась от остальных, но Кларинда едва ли так представляла себе союзницу в этих краях.
Но когда она встала и включила большой электрический обогреватель, стало казаться, что именно долгое прозябание в постели и натолкнуло ее на все эти болезненные мысли. И до чего же красив туман за окном! В одном пеньюаре Кларинда встала у рамы, разглядывая серое марево; волны тепла, нагоняемые конвектором, мягко ласкали ее спину. Окно было старое, со створками, недавно покрашенными свежим слоем белой краски – поверх многих других. Ей нравились такие детали, по которым можно узнать, что дом всегда содержался в чистоте и порядке. Совсем как пожилой денди, о котором все еще заботятся окружающие.
Но после завтрака Кларинда почувствовала, что снова погружается в меланхолию. Главным образом потому, что Карстерсы и их сын, похоже, вовсе не подумали загодя, чем она будет тут заниматься. Эти люди, как она ухватила, получали удовольствие, делая что угодно, даже самые бесполезные вещи, если они делались коллективно. Все четверо не раз пытались втянуть и ее – прозвучало предложение сходить в церковь, но вялое и донельзя формальное, – но вскоре, кажется, решили, что она как-нибудь переживет и без их участия. Кларинду возмущал этот невидимый барьер, все больше изолирующий ее от их внимания; в конце концов, стоило наступить полудню, она, поддавшись импульсу, поднялась к себе в комнату, сменила платье на брюки и свитер, накинула на плечи плащ. Решив, что отвлекать Дадли от работы в саду на пару с отцом необязательно, она, оставив под дверью записку «Ушла погулять, скоро вернусь», незаметно ускользнула из дома Карстерсов.
Клочья тумана продолжали носиться на ветру, но, вопреки нагоняемой ими сырости, не показались Кларинде неуютными или враждебными. На улице она ощутила себя хоть немного живой. Пройдя несколько сотен метров, она забралась на одну из насыпей, где траву недавно скосили, и осмотрелась кругом. Она искала церковь, и когда через просвет в тумане показалась зубчатая вершина посеревшей каменной башни, окаймленная квартетом горгулий, она поняла, в каком направлении идти.
Но из-за причудливого союза облаков в вышине и тумана в низинах пейзаж прямо на ее глазах то и дело менялся; надежды увидеть солнце не было, но здешний туман, в отличие от лондонского, хотя бы не вставал комом в горле – наоборот, увлажнял воздух и вместе с тем укрывал Кларинду от любопытных деревенских глаз. Кроме ее нервных шагов по старой каменистой тропе, не было слышно никаких иных звуков – разве что капель с деревьев и живой изгороди мягко стекала наземь, рождая похожий на шепот звук; крупные капли набухали на кончиках листьев – и, повисев немного, срывались вниз. Поняв, что волосы отяжелели от всей этой влаги, Кларинда собрала их в мокрый пучок на макушке, а затем, вытянув из кармана плаща длинный черный шарф, соорудила подобие тюрбана. К ней то с одной, то с другой стороны тянулись из тумана деревья – проявляясь с ясностью, еще секунду назад казавшейся невозможной, и так же резко растворяясь, насовсем пропадая даже из бокового зрения; но и ветер сам был тяжелым от влажной мягкости. «Пусть будут полны дождем», – цитировала Кларинда сама себе чистым нежным голосом, – пусть будут полны дождем». [43]
В деревне она никого не встретила, а если в полях и были животные, то туман мешал увидеть или услышать их. Кларинда прекрасно сознавала, что обстановка не самая безопасная для одинокой путницы, но о плохом ей думать вовсе не хотелось – радость единения с сельской местностью и перспектива одинокой прогулки куда глаза глядят разом перечеркивали все опасности, дарили приятное ощущение новизны.
Криво посаженный на кол, из мглы вдруг выплыл какой-то знак. «ПРОХОДА НЕТ, – прочла на нем Кларинда. – ПРОПУСК ТОЛЬКО ПО
