— Мы мертвы, — сказала я тишайшим шепотом, слова застревали у меня в горле. В моем горле, но прозвучали спокойно, как проповедь в церкви. — Оно показало мне пытки, которые уготовило для нас наше Создание, наши судьбы предрешены. Мы и наши дети будем погублены, нам не будет ни отдыха, ни покоя. Оно будет поджидать нас тенью, в форме наших самых ужасных страхов, — я проглотила горечь. — Пока мы не умрем…
Несколько мгновений я смотрела в зеркало, а в ответ мне смотрело лицо постаревшей женщины. Я отошла от зеркала.
Шелли ушел.
Комната была пуста. На сухих досках пола появились первые блики солнечного света.
Я была одна.
Через несколько минут я услышала смех, раздавшийся на улице. Смеялись Шелли и Клер, их смех звучал по-детски невинно, но я почему-то поежилась.
Настало утро.
Я встала. Все мои кости, покрытое синяками тело испытывали боль. Я отвернула зеркало к стене.
Медленно я спустилась по главной лестнице в коридор, автоматически передвигая ногами, как паровоз. Мюррей поприветствовал меня, стоя на маленькой приставной лестнице, открывая тяжелые шторы. Они произвели пыльное облачко и впустили в помещение яркий солнечный свет, упавший на холодный камень. Он был так ярок, что мне пришлось прикрыть глаза. Я прошла мимо средневековых доспехов. Я дотронулась до них и посмотрела на стену. Портрет лорда Байрона был написан более яркими красками, чем я это помнила, кожа светилась здоровьем и была абсолютно чистой, ни ржавых пятен, ни крови.
Ничего не изменилось.
Ниже мимо меня прошел Раштон, неся серебряный поднос, наполненный ананасами и персиками. Джастин, юная служанка, порхала от статуи к статуе с легким веничком из перьев, смахивая с них пыль. Увидев меня, слуги вежливо поклонились. Я тихонько сошла на первый этаж.
Чудное утро. Очень нежный бриз, легонько сдувающий солнце с нагретой кожи. Небо над головой было ярко-голубым, с легким налетом облачков, плывущих как белые барашки.
Ступени, выходящие во дворик Диодати, вели в геометрически правильный элегантный сад — зависть любого профессионала. Я раньше не видела его, он был похож на другой мир красок. Это можно сравнить лишь, когда переводишь взгляд от карандашной зарисовки к сочной акварели. Песочный ковер прорезывали стройные заросли ириса, гиацинтов и нарциссов. Цветущие кусты розы в сочетании с пионами придавали саду неповторимый шарм. Оттенок каждого цветка дополнял своего соседа — красота усилилась в сто раз прошедшим дождем, жужжанием насекомых, щебетанием птиц и ласковым летним солнцем.
Неподалеку я увидела Флетчера у открытых дверей сарая. Он пытался загнать в клетку одного из любимцев Байрона, который сбежал во время бури. Флетчер лениво кормил огромного рыжешерстого орангутанга, спокойно расположившегося между прутьями клетки. Он жевал бананы и апельсины желтыми огромными, но безобидными клыками и глядел на меня грустными, похожими на человеческие, глазами.
Я отвернулась все еще в полусне, и в моем сознании раздался звук хохота. Я пересекла прекрасно ухоженный газон и пошла туда, где я смогла увидеть Байрона и Полидори, расположившихся на ковриках, наблюдающих Клер и Шелли за игрой в бадминтон.
Лорд Байрон был одет полностью в белое, вплоть до своих медицинских ботинок. Полидори был одет аналогично, как близнец, за исключением поднятого воротничка и белых перчаток.
Он резал дыню на тонкие кусочки скальпелем и скармливал их своему хозяину.
Хихиканье Клер поплыло по свободному воздуху утра.
Байрон закрыл книгу лирических баллад, которую он читал, и откинулся на спину, заложив руки за голову.
— Подумать только, в Англии меня будили жаворонки.
Полидори громко рассмеялся:
— А! Доброе утро, мисс Годвин. Чай с лимоном? — он протянул руку к серебряному чайнику и стал наливать чай прежде, чем я ответила. — Это прояснит вам голову, указание доктора, принимать по крайней мере пять раз в день.
Он опять рассмеялся и поставил чашку передо мной. Я не могла к ней притронуться.
Я опустилась на колени, наблюдая за их игрой. Чай с лимоном не прояснит мне голову, не освободит от боли в желудке.
Полидори двинулся прочь, скармливая остатки хлеба и сыра павлинам. Когда я снова посмотрела на него, он преследовал одну птицу, убегающую от него к маленькому каналу, ведущему к озеру.
— При дневном свете привидений не бывает, — сказал Байрон. Я ничего не ответила.
— Вы привыкнете к нашим ночам здесь в Диодати — небольшое развлечение, чтобы скрасить наше существование на этой несчастной земле. Ночи разума и воображения. — Его следующие слова были скорее настоятельными, чем описательными, — ничего больше…
На мгновение наши взгляды встретились. В его серебряных колодцах мелькнула искорка. Я увидела в них фатализм и глупость. Я не увидела силы в его жестокости, в его уверенном сумасшествии. В общем-то у меня не было страха перед его ребяческой эротоманией. Я увидела глаза грустного человека, глаза мертвого человека. Я видела только пустоту, слабость, глупость, поверхностность. Теперь я боялась его не больше, чем павлина, которого преследовал Полидори.
Волан упал к моим ногам.
— Давай, Мэй! — позвал Шелли, радуясь как мальчишка, — присоединяйся к нам!
Прикрыв рукой глаза от солнца, я посмотрела на него. Картинка жизни и жизнелюбия, широко скалящаяся. Я слабо улыбнулась. Он захлопал в ладоши. Я покачала головой, нагнулась, и, нежно подняв волан с земли, бросила его в сторону Шелли.
Полидори откинулся на подушки, чмокая губами.
— Как насчет вашей истории о привидениях, Мэри? У меня есть прекрасная идея женщины с чсреповидным лицом, так деформированным, потому что она наблюдала через замочную скважину, за что и пострадала, подобно Тому из Ковентри!
Байрон захохотал. Клер и Шелли забросили волан на территорию Полидори и бегали друг за другом вокруг пикника, в то время как доктор запрятал волан под подушку. Шелли украдкой поцеловал меня в щеку и погладил по плечам, а затем побежал за Клер.
— История о создании… — начала я, никто меня не слушал, все смеялись. Мой взор остановился на расщепленном надвое дереве. Сквозь его ветви светило солнце.
— Существо наполнилось болью и печалью, оно стремилось к отмщению… — Я откинулась на спину, слепо глядя в небеса, — оно охотится за своим создателем, за его семьей, за его друзьями, — я запнулась, — до самой могилы.
За веселым смехом я услышала треск гальванометра и увидела искорку молнии внутри алхимического оборудования. Я увидела работу большого двигателя, мучающегося бессонницей студента естественных наук, склонившегося над своим новым безобразным Адамом. Я видела первое сокращение плоти и болезненные желтые глаза — глаза, которые были мне знакомы, открылись.
