Харт хотел сделать шаг к ней и взять ее за руки, чтобы успокоить, но боль в ее лице стала барьером, который он не смог преодолеть.
— Хорошо, — бодро сказал он. — Тогда вот что мы сделаем. Идем наверх, в комнату, где тебе восемь лет, а затем, переходя из комнаты в комнату, собираем все твои «я» и воссоединяем их всех в единую личность, то есть в тебя. А затем сходим и посмотрим, что там в этой последней комнате и что с этим можно сделать. — Харт коротко улыбнулся. — Я пытаюсь говорить искренне, будто ведаю, что творю, но на самом деле тебе решать. Доверься мне, Полли. Честно говоря, не могу назвать ни одной веской причины, по которой ты можешь мне доверять, но — попытайся. Когда-то мы были друзьями, хотя я и не помню этого, и я, клянусь, сделаю все, чтобы помочь тебе. И Друг тоже. Тебя постигли неудачи, потому что ты была одна, но теперь с тобой мы. Мы не покинем тебя в беде. И не дадим тебе проиграть. Ты готова?
— Нет, — покачала головой Полли. — Но все равно давайте попробуем. — Она опустила руки и подошла к Харту. — В детстве ты был неряхой. Одежда твоя всегда была испачканной, и волосы всклокочены. А я была всегда такой опрятной, такой чистенькой. Но не было никого, с кем бы я хотела играть, кроме как с тобой, и я рассказывала тебе такие вещи, о которых и не помышляла рассказать кому другому. Когда ты уехал, мне показалось, что настал конец света, и я возненавидела тебя за то, что ты уехал и бросил меня. Бросил, оставив наедине с тем ужасом, что приключился со мной. Я думаю, это было отчасти причиной моего нападения, если уж мы с тобой до конца откровенны. Но теперь ты вернулся, и я снова начала надеяться. Мне показалось, что в доме что-то изменилось, как только ты вошел. Возможно, судьбой было предначертано, что ты вернешься и поможешь мне. Такое порой в Шэдоуз-Фолле случается. Но, Джеймс… Может, и есть в тебе какая-то сила, однако и в доме тоже живет сила, которая с годами росла, как росли и мои вина и горе. Она реальна, как реальна я сама, и она не хочет, чтобы я стала единой снова. Я не знаю, что мне делать, если она посчитает тебя врагом. Ты не должен делать этого, Джеймс.
— Нет, должен, — сказал Харт. — Мы друзья. Даже если я этого не помню. Веди, Полли.
Полли улыбнулась, приложила к губам палец, а затем прижала его к губам Харта. Не оглядываясь, она вышла в коридор, и Харт с Другом последовали за ней. Спина Полли была очень прямой, и голова гордо поднята, и лишь напряжение плеч выдавало те силы и чувства, бушующие в ее душе. Коридор на этот раз показался чуть темнее и уже, и Харт почувствовал, как растет в нем желание протянуть руки к стенам и убедиться — не сходятся ли они. Однако он воздержался. Он не хотел делать ничего, что могло бы отвлечь Полли сейчас — когда она, находясь в тупике, сжала в кулачок свое мужество. Он мог лишь смутно догадываться, сколько мужества у Полли осталось, чтобы встретиться со страхом, с которым та прожила все годы, однако мужества этого хватило ей, чтобы кинуться на него с ножом и напугать до смерти. Харт не знал почему, в особенности после эпизода с ножом, но Полли ему понравилась, и он твердо решил: чего бы это ни стоило, он вырвет ее из прошлого. Чего бы это ему ни стоило. Полли неожиданно остановилась перед закрытой дверью, и Харт едва не налетел на нее.
— Началось все здесь, — тихо произнесла она. — Мне было восемь лет. Я играла, а мамы дома не было. Папа лежал наверху. Он позвал меня, и я поднялась. А затем случилось то, что случилось, круто изменив всю мою жизнь.
Глубоко вздохнув, она открыла дверь и решительно шагнула вперед, затем, еще в пределах дверной коробки, подалась чуть в сторону — чтобы Харт оказался рядом. Так он и сделал, ладони сжав в кулаки, хотя не знал почему. Комната была до нелепости проста, с добротной, удобной, со вкусом расставленной мебелью. Полуденное солнце щедро лилось в окно и золотистым вином растекалось на ковре. Полли вошла и опустилась на одно колено перед пустым камином.
— Вот здесь я и сидела, маленькая толстушка с безукоризненными косичками, ломала голову над составной картиной-загадкой и не очень-то у меня получалось. Игрушка была слишком ветхой, и я придумывала складываемые образы сама. Частичка меня так и осталась тут, подбирает фрагменты картинки и что-то складывает из них, поджидая, когда меня позовет папа.
«Полли! Поднимись ко мне, пожалуйста».
Голос был хриплый и напряженный. Голос мужской. Эхо от него, казалось, не стихло — эхо из прошлого будто повисло в комнате. Полли поднялась на ноги и вышла из комнаты. Харт поспешил за ней. Неторопливо пройдя по коридору, Полли остановилась у начала лестницы и, не оборачиваясь, протянула Харту руку. Он взял ее, и оба стали подниматься наверх, в прошлое. Здесь было еще темнее, и Друг приклеился к их каблукам, как сторожевая собака. Харт чувствовал, как усилилось напряжение в Полли, словно натяжение буксирного троса, вытянутого на всю длину. Но натяжение это находилось под контролем, и если это был контроль отчаяния, а не мужества, трос все еще был способен выполнять свои функции. Харт крепко взял запястье Полли, пытаясь передать девушке хоть каплю самообладания.
«Если ты здесь, отец Полли, я иду к тебе. Если ты все еще каким-то образом жив, я убью тебя, а если ты мертв — я тебя откопаю, чтобы плюнуть тебе в лицо. Я тебя совершенно не помню, но я ненавижу тебя за то, что ты сотворил с Полли. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить ее от тебя. Все, что в моих силах».
Они дошли до последней ступеньки, и Полли со всей силы сжала руку Харта. Не дожидаясь его реакции, она пошла вперед и толчком открыла перед собой дверь, чуть помедлила на пороге, пока дверь открывалась, и Харт напрягся, ожидая того, что может случиться, но не случилось ничего.
— Мне было восемь лет, я сидела в полном одиночестве, когда услышала, как меня позвал папочка. Сначала я пришла сюда, потому что не хотела идти к отцу и тянула время. Не вспомню сейчас почему, только помню, как мне было страшно. Так же, как и сейчас.
— С той лишь разницей, что сейчас ты не одна, — сказал Харт. — Друг и я с тобой.
— Все равно боюсь. Только это меня не остановит.
Полли пошла в комнату и вдруг резко согнулась, как от неожиданного удара в живот. Она съежилась и уменьшилась, вваливаясь внутрь себя, как сдувающаяся игрушка. Ее уменьшающаяся ладошка выскользнула из пальцев Харта, и он вдруг увидел: перед ним стояла маленькая Полли — девочка в ярком, веселеньком платьице. Подняв головку, она коротко взглянула на Харта недетскими глазами, а затем отвернулась к окну и увидела в нем Весну.
— Я столько раз здесь бывала, — сказала девочка. — Голос зовет, и я прихожу, потому что, если я не приду, он будет звать и звать, пока я не приду. Это очень необычное чувство — знать: что бы ни случилось, мне больше не придется приходить сюда ребенком. Я никогда не знала, что значит навсегда избавиться от своего детства, никогда не испытать его снова. Частичка меня будет скучать по нему, но ради освобождения стоит пожертвовать.
Полли снова вложила ручонку в его ладонь, и он осторожно взял ее — такую крошечную и хрупкую, и гнев полыхнул в нем с новой силой, вытолкнув страх и неуверенность. Развернувшись, Полли вышла из Весенней комнаты в коридор. Коротко взглянув на комнату напротив, она отвернулась и пошла дальше, к следующей двери.
Харт оглянулся на закрытую дверь комнаты без окна. Он слышал, как что-то тяжело дышит за ее дверью. Дыхание было не очень похоже на человеческое. Харт отчетливо почувствовал жуткую смесь страха и влечения, что припасла эта комната для Полли.
Девочка подвела его к следующей комнате, толкнула дверь и вошла. Ее рост резко увеличился, рука, сжимавшая его пальцы, стала больше: в одно мгновение Полли превратилась в подростка. Харт увидел в ней начинающуюся женщину, которой девушке предстоит стать, с уверенным взглядом и четкой линией подбородка. За окном сияло Лето, и его светом была напоена комната. Напряжение дрожало в воздухе, как треск с силой захлопнутой двери. Полли бросила взгляд из окна на давным-давно ушедшее Лето, а когда заговорила, голос ее был тих, но тверд.
